Мастер силы, стр. 32

Емельян Павлович колотящимися руками засунул телефон поглубже в карман. Не успел он снова сосредоточиться, как дверь в коридор раскрылась, и фигура в халате и маске поманила Леденцова пальцем.

— Дочка, — сказала фигура, — 3600. Вышла как по маслу. Даже поразительно.

Емельян Павлович обернулся на усилителя. Тот улыбался лицом и одновременно извинялся позой.

— Или вы пацана хотели? — спросил врач. — Не расстраивайтесь, в следующий раз будет вам пацан. Э, нет! Вам туда пока нельзя.

— А она? Жена моя как?

— Всё в норме. Покричала своё, не без этого. Крови потеряла немного. Нормально все.

Потом Емельян Павлович шёл куда-то, ведомый молчаливым текстологом. В голове с трудом, как Юпитер, вращалась мысль: “Теперь нужно думать о том, что Катенька быстро восстановится. А как после родов восстанавливаются? Что ж я, дурак, про это не прочитал?”

— Да выходят, милый, — услышал он добрый старушечий голос, — выходят. У нас в последнее время в больнице ни одного осложнения. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

Леденцов поднял глаза на санитарку. Она была худа, морщиниста и добра настолько, что казалась сестрой-близнецом матери Терезы.

— Не сглазите, — пообещал он. — Я уж постараюсь.

Теперь Емельян Павлович был доволен, что у жены есть сотовый телефон. Внутрь его по-прежнему не допускали, и спасать бедную Катю приходилось по мобильной связи.

За последующие несколько дней он вычерпал запасы милосердия до дна. Если бы Катенька не начала приходить в норму, он возненавидел бы процесс воспроизводства населения на всех его этапах, включая первый, самый приятный. К счастью, вскоре молодая мать окрепла настолько, что согласилась просуществовать без психологической поддержки по телефону десять часов подряд.

Выспавшись, Леденцов прошёлся по улице. Как добросовестный отец, он должен был бы сейчас желать счастья и здоровья дочери, но при одной мысли об очередном напряжении мозга Емельяна Павловича начинало мутить. Поэтому он занялся будничными делами: заплатил за мобильник (операторша уважительно произнесла сумму задолженности), зашёл за коляской и даже позвонил главврачу-оппозиционеру.

— До выборов неделя! — тут же начал орать главвраг, как будто Леденцов был его нерадивым подчинённым. — Я тебе дозвониться не могу! Срочно нужны деньги!

Пришлось звонить и в “Мулитан”. Хотя он оставлял все дела в состоянии “на мази”, за истёкший детородный период мазь подсохла, а отлаженная система принялась скрипеть и трещать. С постыдным облегчением Емельян Павлович отправился в офис — Катенька ещё пару раз звонила, но теперь он с чистым сердцем говорил ей, что немного занят. К вечеру ему удалось и “Мулитан” подбодрить, и самому отдохнуть. Забрав нужную сумму наличными, Леденцов прикупил коньяку и отправился в штаб оппозиционеров.

Увидев в руках спонсора бутылку, граввраг замахал руками:

— Убери! Рано! Сглазишь ещё!

С трудом удалось объяснить зашуганному кандидату в губернаторы, что повод состоит вовсе не в его гипотетической победе.

— Черт, — главвраг с искренней силой раскаяния шлёпнул себя по лысине, и глаза его на миг просветлели. — У тебя ж сын! Дочь? Молодец, не бракодел! За это можно.

Однако временное просветление тут же сменилось лихорадочным оживлением.

— Слушай, а давай ты со своим… своей дочкой завтра на митинге моем выступишь! Символично: новая жизнь начинается, новая власть приходит.

Леденцов даже бутылку не допил от огорчения. Машину бросил у штаба, до дома пошёл пешком — и для дополнительной вентиляции извилин, и чтобы разобраться в возникшем беспокойстве. Напоминания о сглазе вызвали ощущение неудовлетворённости. Словно Емельян Павлович упустил какую-то деталь. Или, того хуже, перестал чувствовать развитие событий.

Примерно на половине пути Леденцов встал, как вкопанный железобетонный столб. Нашарил в кармане телефон и отыскал в записной книжке номер под литерами “ИИ”. Выслушал от Ивана Ивановича поздравления и спросил:

— А я тоже могу превратиться в мастера сглаза? Как Гринев — в мастера силы?

— Да вы уже. Впрочем, вы уверены, что подобные разговоры следует вести по линиям связи?

Встретились они в летнем кафе под шатром, на котором когда-то было начертано “Балтика”. Видимо, однажды у хозяина бара испортились отношения с основным поставщиком, и слово на тенте исправили на “Бар"Ника"” — именно так, без всяких пробелов. Пили разливной квас, тёмный и пахнущий свежим хлебом. Говорил в основном Иван Иванович.

— Вы превратились в мастера сглаза в тот же миг, когда ваш оппонент стал “топором”. Во время битвы в казино.

— А почему я ничего не почувствовал?

— Уверены? Неужели никаких новых ощущений? Вы же сами рассказывали про “тень боя”.

Емельян Павлович покатал во рту глоток, дождался, пока напиток согреется, и сглотнул. Да, пожалуй, та вязкая мгла могла исходить от “отбойника”. То есть от самого Леденцова, когда он стал “отбойником”.

— Минуточку, — сказал Леденцов, — не стыкуется. Я ведь остался “топором”! Я точно знаю, что никого и ничего не сглазил.

— “Топором”-то вы остались, — покивал головой Портнов, — но и зачаточным мастером сглаза тоже стали.

— Зачаточным, говорите? Какой же он мастер, если зачаточный?

Иван Иванович улыбнулся.

— Вы ведь филолог, верно? Замечательно. Слово “мастер” в данном контексте пришло из английского. Там “master” означает в первую очередь “хозяин”, “владелец”. Русский “мастер” — это “специалист”, “знаток своего дела”. В качестве мастера сглаза вы пока не “мастер”, а всего лишь “master”.

— Слушайте, — попросил Леденцов, — давайте без теории. Я бы хотел разобраться, что случилось. Нет, не так. Я хочу понять, что может случиться.

— Вы снова столкнётесь с Гриневым, — пожал плечами Портнов, — это неизбежно, как победа хороших парней в голливудском блокбастере.

— И кто из нас будет хорошим парнем?

Иван Иванович лукаво сощурил глаза.

— Не могу сказать.

— Что так?

— Вы же запретили влезать в теорию.

Емельян Павлович секунду поколебался, но решил на провокацию не поддаваться.

— Ладно. Столкнёмся. И что будет?

— Есть два варианта…

— Моя победа или его?

— Нет. Победа одного из вас или ничья.

Леденцов повертел опустошённый пластиковый стакан и отправил его в урну.

— И что будет в случае победы?

— Ну, это вы и сами знаете. Вспомните, что произошло после вашей победы над лингвистом Глинским? А после победы над Екатериной?

Емельян Павлович поморщился — случай с Катенькой он не любил вспоминать — но ответил:

— Проигравший поменяет квалификацию?

— Это безусловно, но есть важный нюанс.

Портнов замолчал, явно ожидая от собеседника озарения. Леденцов даже не стал напрягаться. Он выдержал приличествующую случаю паузу и спросил:

— Какой?

— Проигравший будет до конца дней своих привязан к победителю.

Вывод оказался до такой степени неожиданным, что Емельян Павлович заулыбался.

— Значит, если этот Гринев меня перебодает, я буду по гроб жизни испытывать к нему искреннюю привязанность?

— И это тоже. Но главное — вы будете привязаны к нему неразрывной, хотя и бесплотной, нитью судьбы. Вдали от своего победителя станете чувствовать отчаяние, вблизи — стремление стать ещё ближе. Вспомните Сергея Владиленовича.

Леденцов перестал ухмыляться. Отставной текстолог действительно тянулся к нему, как змея к солнцу. “Надо бы позвонить человеку, — вдруг подумал Емельян Павлович, — раз у него такая наркотическая зависимость”.

— Допустим, — сказал он, — а если ничья?

— О-о-о! — Иван Иванович воздел (именно так!) палец. — Это самый интересный вариант.

Но тут в кармане Леденцова с экспрессией эпилептика задрожал мобильник, и самого интересного Емельян Павлович так и не узнал. То есть узнал, но совсем другое самое интересное.

— Палыч, — заявила трубка голосом Катерины Решительной, — я по тебе соскучилась. Врачи меня отпустили, такси я уже вызвала. Ты кроватку купил?