Двойник, стр. 49

Что же ты наделала, Катя?

Если бы ты заболела неизлечимой болезнью, я перелил бы в тебя, как кровь, мою жизнь, я мучался бы твоей мукой, как тогда, когда ты рожала, мы вместе заставили бы болезнь отступить. Мы заставили бы ее отступить, говорю я тебе, любовь моя, потому что мы были бы одним целым, ты и я.

Если бы ты умерла, я омыл бы тебя своими слезами, Катя, я похоронил бы тебя и остался смиренно ждать того часа, когда наши души соединятся там, на той стороне смерти, а здесь, на этой стороне смерти, мы останемся в наших детях.

Ты не заболела. Ты не умерла.

Ты предала нашу любовь.

Что же ты наделала, милая моя?

По углям в камине пробегали синие огни, затевали возню. Тенями разбегались по залу, взлетали по стенам, возились на карнизах, как маленькие еноты, ссорились. Стоило посмотреть на них, замирали, истаивали. Стоило отвести взгляд, снова ссорились, шипели друг на друга, злились. Лунный квадрат, то четкий, то мутный от набегающих облаков, лежал на паркете, медленно передвигался по залу, ломаясь на белых стульях. От ветра, проникавшего через приоткрытую фрамугу, шевелилась портьера, накрывала диван, и тогда казалось, что на диване кто-то сидит.

На диване сидел Эдуард Маркиш, в той же телогрейке, в какой был в деревне под Калязином, в той же черной, натянутой до бровей вязаной шапке, из-под которой во все лицо расползалась черная бородища, в тех же резиновых сапогах в мокром песке. А за панорамным, во всю стену окном, посреди Рыбинского водохранилища в чеканке лунного серебра, возвышалась белая Калязинская колокольня, перст Божий.

Герман знал, что это не Рыбинское водохранилище, а канадское озеро Симко, на берегу которого стоит его загородный дом, посреди воды не Калязинская колокольня, а маяк, с незапамятных времен сохранившийся на участке, а человек на диване не может быть Маркишем, потому что на паркете и белом ковре нет следов песка. Но когда реально то, что реальностью быть не может, реальностью становится все.

Реальной была стопка листков на столе, заявление о разводе. Значит, реальными были маленькие злые еноты на карнизе, Калязинская колокольня на озере Симко и Эдуард Маркиш. Он его приглашал, вот он здесь. А что нет следов на полу, так это потому, что он в нижнем холле снял сапоги, поднялся наверх и прошел к дивану. Он сейчас в сапогах? Ну и что? Значит, потом надел.

— Как хорошо, Эдик, что ты здесь, — сказал Герман. — Спустись в столовую, там в баре водка. Принеси, а то у меня бревно на коленях, тяжелое, не могу встать.

— Это не бревно, это ружье «Браунинг Спортинг», — ответил Маркиш. — Только не спрашивай, почему оно лежит у тебя на коленях. Ты сам это знаешь.

— Что я знаю? Я ничего не знаю. Почему я здесь? Как я сюда попал?

— Из всех вопросов, на которые тебе придется ответить, этот самый простой. Вспомни.

Герман вспомнил. Был день, когда пришел посыльный из суда.

Герман прочитал заявление. Ничего не понял. Прочитал еще раз. Снова не понял. Прочитал так, как всегда читал деловые бумаги. Понял, что истец, некая миссис Ermakova, возбуждает дело о разводе с ответчиком мистером Ermakov по причинам, изложенным представляющим интересы заявительницы адвокатом мисс Fridman. А именно: начиная с 1998 года, ответчик фактически не живет с семьей, проводит почти все время в России, в ведении общего хозяйства и в воспитании детей участия не принимает;

ответчик ведет аморальный образ жизни, злоупотребляет алкоголем, поддерживает связи с криминальными элементами из русской мафии, оказывает им содействие, что выразилось в том, что он помог русскому мафиози Кузнецову нелегально скрыться из Канады и тем самым избежать уголовной ответственности;

ответчик постоянно скрывает свои доходы, тем самым лишая семью возможности жить на достойном материальном уровне;

ответчик пренебрегает обязательствами, которые накладывает на него брак, имеет многочисленные внебрачные связи, оказывает отрицательное влияние на детей;

на протяжении двадцати лет существования брака ответчик активно пресекал попытки истца, миссис Ермаковой, реализоваться в социальном и профессиональном плане, в результате чего оказались невостребованными знания, полученные ею во время обучения на юридическом факультете Московского государственного университета им. Ломоносова;

поскольку по вине ответчика брака уже фактически не существует, истец просит суд признать это как юридический факт со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Герман машинально отметил: грамотное заявление. С учетом канадского менталитета. Препятствовать жене реализоваться профессионально — мужской шовинизм. Это круче, чем пьет и чем скрывает доходы. Ну и сукин же сын этот ответчик Ermakov, так издеваться над бедной женщиной, просто мерзавец.

Заявление направлено в суд полгода назад. Почему же оно прислано только сегодня? Ну, понятно: истица советовалась с адвокатом, вырабатывала тактику.

И вдруг словно окно распахнулось от порыва ветра, оглушило: ответчик Ermakov — это же он, Герман, а истец Ermakova — она, Катя.

— Да что же это?! — сказал Герман углям в камине. — Что же это,

Эдик?! — сказал он Маркишу. — Полгода назад она подала заявление. Полгода назад! И все это время жила со мной, спала со мной! Еще вчера… Еще вчера, Эдик, она ждала меня с шампанским, еще вчера она устроила для меня праздник! Настоящий праздник! Как в молодости, как в лучшие наши годы! А сама знала, что сегодня ко мне придут из суда. Что же это такое, Эдик?!

— Она с тобой попрощалась, — ответил Маркиш.

— Сейчас вечер?

— Сейчас ночь. Скоро рассвет. Я побуду с тобой до рассвета.

— Почему у меня «Браунинг»?

— Ты знаешь ответ, — сказал Маркиш. — Ты не хочешь знать, но ты знаешь. Не спеши. Тебе уже некуда спешить. Вспоминай дальше.

— Я сел в машину и приехал сюда. Правильно?

— Не сразу. Сначала ты позвонил Кате.

Да, он позвонил Кате. Чтобы спросить: «Послушай, что за хренотень мне принесли из суда?» Только это он и хотел спросить, ничего больше. Оператор ответил: «Телефон абонента выключен». Герман понял: она не хочет с ним говорить. Потом понял: она боится с ним говорить. Потом понял: ей не о чем с ним говорить, она уже все сказала. Он вывел из гаража машину и приехал сюда.