Черный амулет, стр. 25
Из смежного кабинета в зал вошел старший дежурный по городу подполковник Киселев. В руке его также дымился стакан свежего чая.
– Ну что, Туровский? – спросил Киселев. – Хватает сегодня работы?
– Понедельник – день тяжелый, Алексей Ильич.
Несмотря на субординацию, майор не стал вскакивать с места в присутствии начальника. Сидящему за пультом многое позволено. Тут одно из двух: либо во фрунт тянуться, либо город охранять. Любимый город должен спать спокойно.
– И не говори. Терпеть не могу понедельники. Как Миронов пел, помнишь:
«Видно, в понедельник их мама родила»?
– Милиция. Дежурный слушает, – Туровский схватил трубку. – Что? Нет, это вы в горгаз обращайтесь. Звоните нольчетыре… Конечно, помню, Алексей Ильич. «Бриллиантовая рука» – классный фильм. Сейчас такие разве снимают?
– Сейчас снимать некому и некого.
Все мало-мальски одаренные режиссеры с актерами в Штаты драпанули.
Подполковник Киселев отхлебнул ароматный чай.
– Как сегодняшний напиток, Алексей Ильич?
– Ты, Туровский, себя превзошел. Новый секрет заварки?
– Никак нет, Алексей Ильич. Заварку другую принес. «Дилмах» называется…
Милиция. Дежурный слушает… Так. Записываю. Улица?.. Номер ближайшего дома?.. Сквер? Как сквер называется?
Еще раз повторите, где он лежит?.. На газоне между мусорной урной и скамейкой?
Хорошо, спасибо. – Туровский кончил записывать и поднял глаза на разноцветные огоньки мнемосхемы. Тут же сорвал трубку радиосвязи: – Двенадцатый, Двенадцатый, вызывает Первый. Двенадцатый, слышишь? А, ты уже на связи! Хорошо, что на связи. Дуй на Витебский проспект. В квадрате бэ-шесть по улитке восемь еще один лежит. Между скамейкой и мусорной урной. Двенадцатый, как понял?.. Да, между скамейкой и урной…
Подполковник Киселев терпеливо дождался окончания важных переговоров и уточнил:
– Индийский, что ли?
– Цейлонский. Чтобы улучшить вкус, цейлонцы додумались при переработке чайные листья в золотой фольге нагревать. Можете себе представить?
Подполковник присвистнул.
– Золотой чаек, значит, пьем?
– Выходит, так.
– Слушай, Туровский, а что это за народ – цейлонцы? По-моему, они правильно не так называются. Цейлон – это что?
– Остров… Милиция. Дежурный слушает… Киоск «Роспечати»? Стекло разбито? Вы видели, кто разбил?.. Ну, а что вы нам звоните? В «Роспечать» нужно звонить.
Подполковник сделал очередной глоток и с наслаждением закурил.
– Да, Туровский, с твоим чаем «съесть» сигаретку не хуже, чем с пивом. Ты мне напомни, страна-то там как называется?
Не Цейлон же.
– Шри Ланка, Алексей Ильич. Столица – Коломбо, я на пачке прочел.
– Вот! Вот теперь я вспомнил, что за народ там живет. Ланкийцы! Ланкийцы и тамилы. Ланкийцы держат власть, а тамилы ведут с ними партизанскую войну.
– Но это не мешает производству лучшего в мире чая, – заметил майор.
– А ты Чечню вспомни. Там – война.
А вокруг – мир. Что до войны чеченцы производили ценного для страны? Ничего. Кроме фальшивых банковских авизо.
Я думаю: тамилы ничем не лучше. Бездельники, жулики и забияки.
– А знаете, Алексей Ильич, как демократы войну в Чечне окрестили? Ментовская война!
Глаза на полном лице подполковника озарились недобрым огнем. Он сказал себе под нос:
– Суки. Все бы им опоганить. Ничего.
Мы еще поквитаемся с господами демократами.
Туровский расслышал. Понял, что шефа захлестнули эмоции, и последние слова явно не для посторонних.
– А что, Алексей Ильич! Мы ж там с вами два месяца оттрубили. Много мы армейских частей видели? Повсюду ОМОН. Потому что главный застрельщик войны до победного конца был наш министр.
– Бывший, – процедил сквозь зубы Киселев. – Хорошие люди у нас в руководстве не задерживаются.
– Милиция. Дежурный слушает… На какой станции? Так что же вы в отделение милиции прямо в метро не зашли?..
Где стоит этот, как вы его называете, портфель… Да-да, не портфель, а саквояж?
Прямо у подножия? Сообщение принято.
Спасибо… Алексей Ильич, в метро, на Собчаковской кем-то оставлен саквояж.
Прямо у пьедестала памятника Собчаку.
Гражданин уверен, что террористы подложили бомбу.
– Блин! – выругался подполковник Киселев. – Тяжелый день – понедельник. Немного мы с тобой до вторника не дотянули. Считанные часы остались. Черт дернул Чечню вспоминать!
– Вот всегда так, – сокрушенно промолвил майор. – Начинается все с хорошего чая, а заканчивается бомбой в метро…
Подполковник глянул сурово. Мол, хватит антимонии разводить. Приказал:
– Давай так. Свяжись с Собчаковской, чтоб охрану выставили. Чтоб никто хренов саквояж не ворохнул. Я пойду саперов организую и начальству доложу.
Пускай решают. Будем движение поездов приостанавливать, как в прошлый раз, или нет? Пассажиров будем эвакуировать или как?
– И вообще, общественность будем оповещать или что? – поддакнул майор Туровский, а после нажал нужный рычажок, снял нужную трубку и сказал: – Собчаковская? Дежурный. Значит так, старший лейтенант. У подножия Собчака встань лично… Нет, Собчак хоть и из цветных металлов, но его никто пока выкрадывать не собирается. Там саквояж с часовым механизмом. Жди саперов…
Как – чей след? Слушай, ты мне глупые вопросы не задавай. Я тебе не комиссар и не политрук. Чей может быть след? Чеченский, конечно…
30
Звуки неслись именно из той камеры, в которую Кофи упрятал Василия Константиновича. Вождь выплюнул кровь и хищно облизнулся. Язык покрылся мукой. Мука смешалась с кровью. Во рту образовалось тесто.
Кофи механически его проглотил. «Кофи!» – разобрал он свое имя. В ответ он прокричал, едва не касаясь окровавленным ртом белой двери холодильника:
– Ну что, чучело, живой еще? Я тут регулятор температуры повернул вправо.
Долго мучиться не придется.
– Хорошо, я умру, – раздалось очень глухо, как из подземелья. – Скажи только, за что ты убиваешь Кондратьевых?
Вождь оскалился. "Странный вопрос!
И правда хорошо, что этот белый не подох сразу. Поговорим". Он крикнул:
– Неужели не догадываешься?
– Нет! – прозвучал ответ.
– Ну так знай теперь. По закону моего народа за убийство матери сын должен уничтожить всю семью убийцы до третьего колена!
Василию Константиновичу словно стало теплее в двадцатиградусный мороз.
Тайна отступала. Его семья – жертва чудовищного недоразумения!
– Я никогда не убивал женщин.
– Нет, ты убийца. Твой сын показывал французский нож. Этим ножом ты зарезал мою мать в лесу в стороне Абомея. – г – Вождь выплюнул кровь, которая непрерывно продолжала набегать. – Это было двадцать пять лет назад. Настал час расплаты.
Кондратьев терял силы. Он понимал, что может умереть, прежде чем страшный разговор закончится.
– Это неправда, Кофи. Я не убивал женщин. Я не был в джунглях в стороне Абомея. Это ты убиваешь невинных людей. Ты уже почти убил и меня. Не бери лишний грех на душу. Открой дверь, пока я жив… Нож, который ты видел, я выбил из рук колдуна из Губигу, на берегу Немо.
В мангровом лесу…
Кофи уже собирался что-то сказать, но последние слова остановили его. Колдун Каплу, родная деревня, мутная стремительная река, мангровый лес пронеслись перед мысленным взором, как в калейдоскопе. Все сходилось.
– Вот ты и признался, – засмеялся вождь. – Колдун пытался помешать тебе убить Зуби, мою мать. Он напал на тебя, но силы были не равны.
На Кондратьева наваливалось прошлое. Но одновременно делали свое дело увечья и мороз. Боль разрывала голову.
Нужные слова не находились. Он уже не чувствовал носа и пальцев на ногах. Уши продолжали гореть. На них слабо действовала заморозка.
Прежде полковник вкратце расспрашивал Бориса о друге и знал, что отца тот не помнит. По коже было видно, что Кофи не негр, а мулат. Сын черной матери и белого отца. Мать – Зуби. А отец? Но тогда, может быть…