Амулет смерти, стр. 27
23
Утро окрасило нежным цветом поляну для собраний, шествий и молитв жителей деревни Губигу. Могучий ночной ливень превратил ее в большую лужу.
Тем самым было сорвано ночное следствие, которое учинил вождь при помощи амбалов Параку и Канди. Люди разбежались по пальмовым лачугам и от крайней усталости забылись тяжелым сном. В их кошмарах стихия начисто смывала деревню в Зеленую реку.
Первым, как цапля, высоко поднимая ноги, к племенному дереву пробрался главный колдун Каллу. Он предусмотрительно снял свежую галабию, сунул ее между ветвей и рухнул в грязь со словами благодарственной молитвы Солнечному богу.
– Все, что нам нужно, это дождь! – поощрял колдун Господа. – Без дождя погибнут посевы и стада, без дождя вымрет народ фон!
Покатавшись какое-то время в луже, колдун отряхнулся. Он вытер руку о словно наклеенный на голову газончик волос и, захватив галабию, отправился в пальмовый дом вождя.
Нбаби сидел перед порогом и раскачивался в траурном ритме. Вряд ли он спал больше полутора часов. Желтоватые негритянские белки его глаз покрывала красная паутинка.
– Вождь, позволь, я поведу народ на поиски твоей младшей дочери.
Старик посмотрел стеклянным взглядом. И протяжно застонал. А постонав, вовсе закрыл глаза и ответил:
– После дождя на подступах к лесу в стороне Абомея сплошная топь. Сегодня нельзя идти.
– Вождь, позволь, я прикажу народу сделать маркъяны, – настаивал колдун.
Маркъянами жители деревни называли переносные гати – тонкие стволы молодых пальм, скрепленные особым образом пальмовой пенькой.
Вождь поморщился, как от зубной боли. Воистину, кесарю кесарево, а слесарю слесарево.
– Пока люди будут вязать маркъяны, дорога высохнет. Завтра мы отправимся на поиски Зуби.
На следующий день, увязая по щиколотку в непросохшей грязи, народ двинулся между хлопковым и ямсовым полями. Возглавлял шествие колдун Каплу.
В арьергарде худой бык с саблевидными рогами тащил повозку. В ней сидел убитый горем отец.
Все дальше за спиной оставалась родная Зеленая река. Наконец, на второй час изнурительного пути, в стороне Абомея показался лес.
Любой белый человек назвал бы такой лес джунглями. Если бы здесь росли только деревья! Если бы здесь росли только кустики с длинными, сладкими, похожими на раздувшийся хрен, корнями!
Это был муссонный тропический лес.
Труднопроходимым его делали высоченные густые заросли злаковых растений. Тысячи лиан, перевиваясь и перекрещиваясь, преграждали путь.
Молодой негр Гимель продирался сквозь грубые стебли лесных злаков. То и дело он взмахами ножа рассекал деревянистые тела лиан. Это ему порядочно надоело.
Джунгли не уберегали от палящего солнца, а из-за испарений дышать здесь было не многим легче, чем в мангровом лесу.
Вскоре и вовсе начался участок, где недавно свирепствовала буря. Поваленные деревья переплелись с кустами, злаками и лианами в такой узел, что справиться с ним могли лишь силы небесные. Например, молния.
Обливаясь потом и запаленно дыша, Гимель присел на торчащее вверх корневище. По голым ногам немедленно поползли термиты. На плечи уселось несколько мушек цеце.
То, что для белого смерть, для черного – жизнь. Молодой человек решил перекусить. Достал из мешка за спиной несколько клубней вареного ямса и кусок запеченной на углях бегемотины. После праздника Четвертого урожая народ фон отъедался.
Отовсюду слышны были крики одноплеменников. Гимель запил завтрак водой, затянул как следует шнурком кожаный мешок и вернул его за спину.
Поднявшись и сделав первый шаг, молодой человек споткнулся о незаметный в траве ствол. Он пребольно ушиб косточку на ноге. По закону джунглей следовало отомстить обидчику.
Гимель ухватил крепкими руками противное поваленное дерево и дернул что было сил. Вот тебе!
Из-под ствола взметнулся рой крупных зеленых мух. Гимель от удивления открыл рот. Всю жизнь он прожил с этими мухами. Где люди, там и они. Это не мушки цеце, которые могут обходиться без людей.
«Откуда они взялись в глухом лесу?» – подумал Гимель и подошел ближе, перегнулся через корневище, на котором только что сидел…
– Ааааааа! – раздался его душераздирающий вопль. – Ааааааааааа!!! А-а-а-аа-а-а!
От зрелища и от собственного крика молодого человека стало рвать. Когда подбежали соотечественники, Гимель уже выблевал весь вареный ямс, всю печеную бегемотину и теперь истекал тягучей слизью, сочившейся из совершенно пустого желудка.
Ноздри его щекотал трупный запах, и остановиться не было никакой возможности.
Злобно жужжали потревоженные зеленые мухи. В немом ужасе обступив Гимеля, чернокожие смотрели вовсе не на него.
Под стволом, о который пребольно стукнулся Гимель, лежали части человеческого тела. Глаза поочередно узнавали руку, ногу, ягодицу…
Все полуразложившееся, кипящее белыми тельцами червей. Двое суток в тропическом лесу превращают труп в серобурую массу, которая еще некоторое время сохраняет форму. Еще несколько дней, и зеленые мухи потеряли бы всякий интерес к этому месту. От рук, ног и ягодиц остались бы белые-белые кости.
Отрезанную голову Зуби нашли неподалеку. Все самое вкусное – глаза, губы, ноздри – уже исчезло. Девушку опознали по кольцам в остатках ушей – такие могла носить только дочь вождя.
24
Петербург. Белые ночи. Отвратительное время. Словно специально созданное для того, чтобы зубрить, зубрить и зубрить.
После бесконечной слякоти солнце жарит так, что девчонки уже загорают на невских пляжах и на берегу Финского залива.
В конце концов просто идешь по городу и видишь на газонах распростертые тела.
Нет, это невыносимо. Куда ни глянь – всюду девчонки. Даже на крышах многоэтажных домов лежат они, подставив гладкую белую кожу балтийскому солнцу.
Хотя если честно, то одетые в невесомые маечки-юбочки они еще привлекательнее, загадочнее. У парней голова вертится, глаза разбегаются, внимание рассеивается. Господи, ну за что мука такая?
Кто и за что проклял месяц июнь? Почему не сделать сессию в марте, когда грязь, мороз и ноги девчонок спрятаны под джинсами и пальто?.. Но ничего, теперь сессия позади: теперь держитесь, девчонки!
Примерно так рассуждал Борис Кондратьев, подкатывая на такси к своему дому. Сегодня у него день рождения. Сдан последний экзамен. Почему бы по случаю двойного праздника не позволить себе приехать домой на такси?
Машина остановилась возле самого подъезда, открылась задняя дверь. Оттуда важно вылез Борис. За ним так же не спеша выбрался рослый улыбающийся негр.
– Ну, будь здоров, мастер. Трогай! – небрежно бросил Борис таксисту, и довольный мастер, газанув, умчался. – Здравствуйте, бабушки!
Улыбающийся негр, вежливо тряся головой, прошел следом. Пять бабулек подозрительно рассматривали молодых людей.
Лавочка у подъезда выполнила команду «равнение направо».
Дружное молчаливое негодование лавочки помогло друзьям вознестись на четвертый этаж. Борис позвонил. На пороге возник его отец, полковник в отставке, Василий Константинович Кондратьев.
– Ну, вот и я! – сказал Борис, вваливаясь в квартиру и наполняя ее движением и шумом. – Знакомьтесь, родители: мой друг Кофи Догме из Западной Африки.
Василия Константиновича как током шарахнуло. Не забывается такое никогда.
Как молоды мы были. Он держал черную руку в своей и не мог отпустить. Внезапно из памяти всплыло несколько французских слов:
– Повтори, мой дорогой друг, как тебя зовут?
В Питере не принято говорить по-французски. Африканец просиял:
– Я Кофи, Кофи Догме из Бенина.
– Бенин? Нет, там не бывал, – разочарованно молвил Василий Кондратьев и спохватился: – Впрочем, что мы тут, собственно… Полезайте-ка за стол, друзья мои.
Чернокожих видеть в своей квартире Елене Владимировне Кондратьевой еще не доводилось. Но первый шок миновал.