Вершина, стр. 3

Как только я вылез из трубы, я заметил небольшой уступ футах в десяти надо мной. Я взобрался на него и растянулся во всю длину. Мои мышцы подрагивали от напряжения, и я заставил себя их расслабить. Я выпил воды, съел пару шоколадных плиток и еще глотнул.

Минут через десять я встал. Земли уже не было видно. Только мягкая, хлопково-белая верхушка доброй старой бури. Я посмотрел наверх.

Поразительно. Вершины по-прежнему не было видно. И если не считать пары трудных участков — таких, как последний, да и то возникших от моей чрезмерной самонадеянности — подниматься было так же легко, как по обычной лестнице. Теперь, однако, подъем становился посложнее. За этим-то я и поднимался сюда: для проверки более трудных участков.

Я приготовил ледоруб и продолжил восхождение.

Весь следующий день я медленно продвигался вперед, не рискуя понапрасну, периодически отдыхая, составляя карты, делая многочисленные фотографии. Дважды крутизна подъема уменьшалась, и я быстро проделал семь тысяч футов. Теперь я уже находился выше Эвереста и продолжал восхождение. Однако, здесь появились места, где мне приходилось ползти и места, где понадобилась веревка, были даже случаи, когда мне пришлось воспользоваться пневматическим пистолетом, чтобы было куда поставить ногу. (Если же у вас возник вопрос, почему я не вспомнил про пистолет в трубе — причин тут несколько: у меня могли лопнуть барабанные перепонки, я мог сломать ребро, ногу или просто свернуть себе шею).

Почти перед закатом я оказался у длинного пологого подъема, уходящего далеко вверх. Здесь у меня вышли разногласия с моим вторым, более осторожным «я». В записке я написал, что вернусь через неделю. Заканчивался мой третий день в горах. Я хотел подняться, как можно выше, и начать спускаться вниз на пятый день. Если я пойду по этому маршруту, то мне удастся подняться по нему на сорок тысяч футов. А дальше, в зависимости от условий, у меня будут пятидесятипроцентные шансы достигнуть десятимильной отметки прежде, чем я буду вынужден повернуть назад. Тогда я смогу получить лучшее представление о том, что нас ждет на самом верху.

Мое более осторожное «я» проиграло со счетом 0:3, и безумный Джек продолжил путь наверх.

Звезды были невероятно большими и яркими — мне казалось, что они могут меня обжечь. Ветер перестал мне мешать. На такой высоте его просто не бывает. Мне пришлось усилить обогрев костюма и я подумал, что если бы мне удалось сплюнуть сквозь респиратор, то плевок замерз бы, не достигнув земли. Я смог подняться даже выше, чем рассчитывал, и разменял сорок тысяч футов этой же ночью.

Найдя подходящее место, я остановился на ночлег и выключил ручной маячок.

Ночью меня посетил странный сон.

Невероятное существо из вишневого пламени стояло на склоне передо мной. Чем-то оно напоминало человека, но стояло оно в совершенно невозможной позе, и я сразу понял, что такое может происходить только во сне. Что-то из моей прошлой жизни шевельнулось во мне и на какое-то странное мгновение я поверил, что передо мной Ангел Страшного Суда. Только в правой руке он держал огненный меч, а не трубу. Казалось, он простоял так целую вечность, направив острие меча в мою грудь. Сквозь него просвечивали звезды. И вдруг я услышал: «Возвращайся назад».

Я ничего не смог ему ответить: мой язык перестал слушаться меня. А он повторил еще дважды:

— Возвращайся назад. Возвращайся назад.

«Завтра», — подумал я во сне и это, по-моему удовлетворило странное существо. Оно стало блекнуть и медленно исчезло, а меня окутала тьма.

На следующий день я взбирался вверх как в свои самые лучшие годы. К позднему ленчу я достиг сорока восьми тысяч футов. Облачность внизу перестала закрывать от меня землю плотным одеялом. Я снова мог видеть то, что осталось далеко внизу. Земля лежала подо мной в темных и светлых заплатках. Сверху продолжали царить звезды.

Подъем был сложный, но я чувствовал себя прекрасно. Я знал, что не успею подняться на десять миль, потому что видел, что впереди путь был не менее сложным, а дальше склон поднимался еще круче. И все равно настроение у меня оставалось отличным и оно продолжало улучшаться по мере моего восхождения.

Нападение было произведено с такой быстротой и яростью, что только в самый последний момент я сумел его отразить.

Голос из ночного сна загудел у меня в голове:

— Возвращайся назад! Возвращайся назад!

И она снова набросилась на меня с неба. Птица размером с кондора.

Только это была не птица. Эта штука только имела форму птицы. А еще она имела огонь и статическое электричество.

Когда оно помчалось на меня, я едва успел прижаться спиной к стене, зажав в правой руке ледоруб.

3

Я сидел в маленькой, темной комнате, под вращающимися разноцветными пятнышками света. Ультразвук щекотал мой мозг. Я пытался расслабиться и дать возможность доктору получить мои альфа-ритмы. Их где-то там регистрировали, обсчитывали и запоминали.

Вся процедура заняла двадцать минут.

Когда все закончилось, доктор пристал ко мне, как банный лист. Я с трудом отбился от него.

— Отдайте мне запись, а счет пошлите Генри Леннингу в Лодж.

— Я хочу обсудить с вами показания приборов, — сказал он.

— Сюда на днях приезжает мой собственный специалист по энцефаллограммам. Отдайте мне запись и все.

— Не было ли у вас недавно какой-нибудь травмы?

— Вот вы-то мне и ответите на этот вопрос. Что заметно?

— И да, и нет, — сказал он.

— Больше всего на свете я люблю получать такие прямые ответы.

— Я не знаю, что является нормой для вас, — отпарировал он.

— Есть ли какие-нибудь прямые указания на мозговую травму?

— Не могу сказать однозначно. Если вы расскажите мне что с вами случилось, и почему вас вдруг заинтересовала ваша энцефалограмма, тогда возможно мне будет легче…

— Кончайте, — сказал я. — Дайте мне запись и пришлите чек.

— Вы беспокоите меня, как пациент.

— Разве вы считаете, что произошли какие-нибудь патологические изменения?

— Не совсем. Но ответьте, если можете, на такой вопрос: у вас были недавно эпилептические припадки?

— Насколько я знаю нет. А в чем дело?

— В вашей энцефалограмме есть отклонения, которые бывают при некоторых формах эпилепсии через несколько дней после припадка.

— Может ли удар по голове привести к такой же картине?

— Это крайне маловероятно.

— А что еще вызывает подобные явления?

— Электрический шок, глазная травма.

— Стоп, — сказал я и снял очки. — Насчет глазной травмы. Посмотрите на мои глаза.

— Но я не офтальмо… — начал он, но я прервал его:

— Мои глаза болят от обычного света. Если бы я потерял очки и находился на ярком свете в течение трех, четырех дней, могло бы это привести к такому эффекту?

— Может быть… — сказал он. — Да, пожалуй.

— Мне кажется вы хотели еще что-то добавить?

— Я не уверен. Мне нужно еще раз снять вашу энцефалограмму, и если бы я знал, что с вами произошло, мне было бы легче сделать окончательные выводы.

— Извините, — сказал я. — Мне нужна запись сейчас.

Он разочарованно вздохнул и отвернулся.

— Хорошо, мистер Смит.

Проклиная гения горы, я вышел из Центрального Госпиталя с записью моих альфа-волн в качестве талисмана. Мысленно я бродил в джунглях памяти в поисках призрачного меча в столбе дыма.

В Лодже меня ждали Леннинг и журналисты.

— На что это было похоже? — спросил один из журналистов.

— Что вы имеете в виду?

— Гора. Вы ведь были на ней, не так ли?

— Нет комментариев.

— Как высоко вы поднялись?

— Нет комментариев.

— Что о ней можно сказать по сравнению с Касла?

— Нет комментариев.

— У вас возникали сложности?

— Ответ тот же. Извините, мне нужно принять душ.

Генри последовал за мной в мой номер. Репортеры попытались было повторить его маневр. Тщетно.