Охотник на санги, стр. 19
Я молчал, оплакивая свой незадавшийся триумф. И это давно забытое чувство жуткой усталости… Сказывалась бессонная ночь. В Атхарте душа несет бремя существования в одиночку, без помощи тела, и сон ей необходим не меньше, чем на Земле.
Провались оно все, подумал я. Все шпионские страсти и сумерки богов. Мир не рухнет, если я пару дней не подойду к компьютеру. Набравшись смелости, я решительным тоном профсоюзного лидера потребовал у Вираты предоставить мне выходной.
19
Наш капитан, высокий и тощий как жердь, завернутый в черный плащ с капюшоном, протяжно декламировал стихи. Корабль слегка покачивало. Я, Бэзил и его очередная подружка Мэй Шуй сидели на палубе, завернув ноги в один большой плед. С моря дул свежий ветер. Прямо по курсу приближался мрачный скалистый остров.
– Достал, – зевнула китаянка, глядя на чтеца.
– Достал, – согласился Бэзил. – Стихи хорошие, но зачем же выть, как заблудившийся санги?
– Зачем вообще он читает? Неужели больше нечем заняться? – вставил я.
– Э, друзья, вы не понимаете. – Бэзил покрепче обнял подругу за плечи. Надо сказать, в человеческом облике он все равно был совершеннейший кот! – Это любимый фокус Гиппи. Корабль придуман так, что привести его в движение можно, только читая стихи.
– И много у нее таких фокусов? – недовольно поинтересовался я.
– Хватает, – кивнул Бэзил. – Она дама с фантазией.
Вот это-то меня и пугало…
Узнав, что вечером я свободен, Бэзил в приказном порядке вытащил меня смотреть местную достопримечательность – литературный салон Зинаиды Гиппиус. Я слабо отбивался, ссылаясь на усталость и недосып; Бэзил настаивал, костеря мое бескультурье, – и победил. И вот на черном корабле под черными парусами, управляемом безумным черным капитаном, я плыл к зловещему черному острову…
Корабль вошел в бухту. Ее обнимали два отрога, похожие на изувеченные артритом руки. Матросы бросили якорь. Капитан застыл на мостике, провожая вереницу паломников, высаживающихся на берег.
На пристани нас ждали две женщины, одетые как монахини. Они доставали из мешка и протягивали вновь прибывшим какие-то черные одеяния.
– Что это? – спросила Мэй Шуй, брезгливо разворачивая сверток.
– Униформа, – пояснил Бэзил, ловко облачаясь в балахон.
– Ну и уродство! – в сердцах сказала девушка. – Ни за что не надену.
– Ну что ты, милая. Черное тебя стройнит, – мурлыкнул Бэзил и поцеловал ее в ухо.
Я полностью поддерживал Мэй Шуй. Знал бы, что здесь такой маскарад, не поехал бы. Но отступать было некуда, я просунул голову в прорезь и стал похож на привидение, живущее в печной трубе.
– И куда теперь? – поинтересовался я.
Бэзил указал куда-то в небо:
– Туда.
Я задрал голову. Над нами возвышалась гора. Винтовая лестница вела на ее вершину, где наподобие ласточкиного гнезда лепилась изящная веранда. По лестнице, как муравьи, ползли любители поэзии.
Дурак. Слабовольный идиот. Ты из тех, кто за компанию лоб об стенку расшибет, ругал я себя, переставляя ноги. Ну как я мог повестись на уговоры Бэзила, когда сто раз давал себе зарок не впутываться в его авантюры?!
По небу бежали черные тучи. Ветер свистел в ушах, рвал балахоны. Далеко внизу матросы сворачивали паруса. Надо признать, весь этот антураж готического триллера был очень стильным… Но когда я увидел хозяйку, то окончательно примирился с происходящим.
Она стояла на самом краю площадки, возносившей ее над пропастью: очень худая, похожая на сухую, обугленную соломинку. Черная лента перехватывала рыжеватые с сединой волосы. Невероятная туника оставляла обнаженными тонкие белые руки. В ушах, на груди, на запястьях были серебряные украшения; ветер перебирал их, и они мелодично звенели.
Серебро… Серебряный век… Когда-то я увлекался поэзией того удивительного времени. Сам я никогда не сочинял стихов, но преклонялся перед людьми, способными творить чудеса со словами. Стихи Гиппиус я читал, ничего в них не понимал – и от этого они нравились мне еще больше. Они казались мне таинственными заклинаниями, которые хорошо твердить наизусть, глядя на пламя свечи…
Поэтому я пялился на Гиппиус, как мальчик, и не мог подобно Бэзилу лезть к ней целоваться. Впрочем, фамильярность моего приятеля вовсе не коробила Зинаиду Николаевну. Она, смеясь, потрепала его по щеке и послала какую-то девушку с печальным лицом проводить нас в зал.
В зале было темно. На столиках стояли маленькие жаровни с раскаленными углями, они отбрасывали на лица гостей красный инфернальный свет. Светло было только в нише, занятой отдельным столиком. Я с удивлением увидел, что там сидел ангел, задумчиво скрестив руки под подбородком и аккуратно сложив светящиеся крылья.
– Это что, все поэты? – боязливым шепотом спросила Мэй Шуй.
– Нет, – ответил Бэзил, пододвигая ей стул. – Настоящие поэты собираются в Арнии. Это город на побережье. Я слышал, туда до сих пор является Анакреонт. Говорят, он выжил из ума и отшельничает где-то в пустыне, но все еще сочиняет стихи… Однако в Арнию простых мертвых не приглашают. А Гиппи любит талантливую молодежь. И вообще у нее можно уютно посидеть, попить, покурить. Она, конечно, выпендривается, но кто же из великих без тараканов?
В этот момент вокруг сцены вспыхнуло адское пламя. Это было так неожиданно, что многие из присутствующих взвизгнули. На сцену вышел юноша, обвел всех отчаянным взглядом и простер дрожащую руку вперед. Представление началось.
завывал юнец, —
Что было там еще, я не запомнил, но звучало звонко.
Один за другим на сцену потянулись юные дарования. Некоторые несли редкую чушь, другие читали неплохие стихи. Я расслабился, потягивая голубой Кюрасао. Рядом запахло паленой елочкой: это Бэзил с подругой закурили марихуану.
– Вы не скучаете? – Хозяйка тихо подошла к нашему столику. Ее духи пахли сухими цветами. Ничуть не смущаясь присутствием Мэй Шуй, Гиппиус уселась к Бэзилу на колени и затянулась его сигаретой.
– Ваш друг тоже был писателем, Базиль? – спросила она, близоруко щурясь в мою сторону.
– Нет, я был риелтором, – ответил я.
– Риелтором? Это что-то связанное с авто? Наверное, интересно. Однако жаль, что вы не пишете. Я многих заставила вновь взяться за перо.
– Гиппи, ты муза! – шепнул Бэзил, целуй ее руку.
– Только на тебя мои чары не действуют. Тебе нужна муза помоложе… С раскосыми рысьими глазами и волосами, как темный шелк, – засмеялась она.
– И в самом деле, почему ты не пишешь? – спросил я.
Бэзил сузил кошачьи глаза и произнес, как будто прочел заученный урок:
– Все очень просто. На Земле я жил скучной, бессмысленной жизнью. Словно впереди вечность, а не жалкие тридцать шесть лет, которые мне удалось протянуть. Я спал до полудня и не замечал, что дни летят все быстрее. Я забыл, что такое острота чувств. Зато мои герои получали сплошной эмоциональный фейерверк. И я, естественно, вместе с ними. Так что на Земле у меня была веская причина тратить время на писанину. Здесь такой причины нет.
– Но неужели тебе не хочется заниматься каким-то делом? – Сказав это, я удивился собственному занудству. И что я к нему пристал? Наверное, дело в Кюрасао…
Бэзил ощетинился.
– А ты не задумывался, Грег, что потребность «заняться делом», – подражая мне, он мерзко прогундосил эти слова, – это только твоя проблема? Что даже на Земле полно людей, которые научились жить, не подстегивая себя трудовым графиком? Не испытывая угрызения совести за день, проведенный в постели? Я понимаю, это высший пилотаж, хатха-йога… Но ты же был студентом?