Долгая помолвка, стр. 14

«Понятное дело, вы не знали Этого Парня», — отвечает Эсперанца. — Это был грубый, себе на уме, но все равно грубый человек, ростом под два метра, мрачный и подобно другим, на него похожим, не умевший видеть дальше своего носа. Лично он, Эсперанца, искал в его письме лишь то, что могло бы оказаться опасным с точки зрения интересов армии. Обнаружив пацифистские идеи у Си-Су, он засомневался, но потом, подумав о его жене и детях, отдал письмо сварщика вахмистру для отправки.

Знает ли он, кто такой Бисквит?

Нет.

Когда Эсперанца произносит «нет», Матильде становится ясно, что он лжет. Его уклончивый и растерянный взгляд старается не встречаться с ее глазами. Она ощущает всю нерешительность этого «нет», скрываемую приступом кашля. А так как она молча разглядывает его, он добавляет: «Я прочел имя Бисквит, как и вы, в постскриптуме у Эскимоса».

Матильда не настаивает.

После того как они прибыли на перекресток траншей, именуемый площадью Оперы, сколько времени провел он в закутке капитана Фавурье, где находился телефон?

Он озадачен вопросом и размышляет. «Минут десять. А что?»

Фотография осужденных была сделана именно тогда?

Он действительно считает, что пехотинец по прозвищу Пруссак мог незаметно сделать снимок только в это время.

Какую цель он преследовал, переписывая письма?

Письма могли быть задержаны цензурой или не доставлены по другим причинам. Он решил, что по окончании войны убедится в этом.

Виделся ли он до Матильды с кем-либо из семей осужденных?

Нет. Болезнь и раны помешали ему. В Кап-Бретон он съездил только потому, что это рядом. И еще, ему приятно было снова править двуколкой. Сегодня же неохота ворошить старое.

Получил ли он звание фельдфебеля, как пообещал майор?

Отводя покрасневшие глаза, тот с недовольным видом кивает. Но слышать снова его хныканье Матильда не хочет. Некоторое время она сидит молча.

Тогда он сам возвращается к этому вопросу. Говорит, что закончил войну в звании старшего фельдфебеля. А когда лежал в парижском госпитале, его наградили Военным крестом. Две слезинки появляются в уголках его глаз, но не стекают по щекам. Как-то по-детски он утирает их. И шепчет: «Да, это много значило для меня». Он смотрит на Матильду сквозь слезы с недоумением, губы его вздрагивают. Ей кажется, что он готов ей в чем-то признаться, но потом только качает головой и бормочет: «Больше не могу».

Позднее, когда он приободрился и к нему вернулся голос, Эсперанца говорит, что Матильда не должна презирать его за то, что он скрывает от нее некоторые вещи. Что станет с ним, одиноким, больным и беспомощным, если его лишат пенсии? Да и что она выиграет, если узнает? Нет, это не касается Манеша.

«Я бы могла выиграть время», — говорит Матильда.

Даниель Эсперанца вздыхает и отвечает, что в ее нынешнем состоянии и в ее-то молодые годы ей бы лучше воспользоваться молодостью, а не гоняться за призраками. Конечно, выйти замуж за погибшего на войне жениха — благородный поступок, но пусть она не помнит зла. Угрюмый Бинго — лишь одна из тысячи траншей, 6 января 1917 года — один из тысячи пятисот жутких дней, а Манеш — один из миллионов таких же несчастных солдат.

«Только на другой день он был еще жив, — твердым голосом произносит Матильда, то ли чтобы произвести на Эсперанцу впечатление, то ли в порыве охватившего ее раздражения. — Он лежал перед той траншеей, и я разыскиваю не миллионы солдат, а того единственного, кто мог бы рассказать мне, что с ним стало?»

Оба молчат, и снова в палате слышно тиканье будильника. Лежа на подушках, Эсперанца грустно вздыхает. Она подъезжает в своей коляске к его постели, дотрагивается до старой серой руки, лежащей поверх одеяла, и с ласковой улыбкой говорит: «Я снова приеду вас проведать». Матильда часто разглядывает в зеркале свою улыбку, которая может быть у нее милой, злой, сардонической, истерической, глупой, шаловливой, навязчивой, восторженной. Вот только счастливой ее не назовешь. В общем, такая улыбка ей не удается. Это как в школе, нельзя успевать по всем предметам.

Матильда катит по длинному белому коридору. Подталкивая ее, Сильвен говорит: «Будь же благоразумна, Матти. Пока ты разговаривала с этим мсье, я прочитал в газете, что какой-то летчик на своем биплане пролетел под Триумфальной аркой. Зачем? От огорчения, что авиация не участвовала в параде Победы. Что ты на это скажешь?»

Если перевести эти слова на понятный язык, это означает, что Матильда напрасно портит себе кровь. Достаточно взглянуть на людей, как становится ясно, что у кошек, собак и даже у Пуа-Шиша больше ума и сердца.

Перенеся ее на руках в автомобиль, Сильвен продолжает: «С чего он расстроился? Представляешь? Пролетел под аркой! Даже те, кто пешком проходят под ней, могут подхватить плеврит».

Матильда смеется. И думает: будь у нее талант Милле, Ван Гога, или десятка других, которые их не стоят, она написала бы, как живое воплощение человеческого тщеславия, портрет страдающего «испанкой» старшего фельдфебеля, награжденного Военным крестом, сидящим в лучах солнца, пробивающегося сквозь сосны, или в своей выкрашенной розовой краской палате.

В этот вечер она ненавидит Эсперанцу.

СЛАВНЫЕ БЫЛЫЕ ДЕНЬКИ

Терезе Гэньяр, жене человека, которого называли Си-Су, тридцать один год от роду, стройная фигура, светлые волосы польки, лукавые голубые глаза. Работает прачкой в Кашане, около Парижа. У нее лавочка на маленькой площади, где кружат засохшие платановые листья.

Она знает, что муж выстрелил себе в руку и предстал перед военным трибуналом. Об этом рассказал его бывший фронтовой товарищ, приезжавший к ней после перемирия. А большего знать ей не надо. На официальной похоронке, полученной в апреле 1917 года, значится: «Убит врагом». Получает пенсию, у нее две дочери, которых надо поставить на ноги. Она сама шьет им платья и завязывает одинаковыми лентами банты, как поступают с двойняшками. Уже несколько месяцев за ней ухаживает человек, который хочет на ней жениться. Он ласков с детьми.

Она вздыхает: «Жизнь не выбирают. У Си-Су было золотое сердце. Уверена, он одобрил бы мое решение».

И возвращается к утюгу.

О Си-Су рассказывает, что он был ранен в Дравейе в 1908 году, когда кавалеристы стреляли по забастовщикам в песчаном карьере и многих поубивали. Яростно ненавидел Клемансо. И не одобрил бы, чтобы этого убийцу рабочих называли теперь Отцом Победы.

Только не думайте, что Си-Су увлекался одной профсоюзной работой. Ему нравилось ходить на танцульки на берегу Марны, да еще гонять на велосипеде. Он любил это не меньше, чем свою ВКТ [Всемирная конфедерация труда]. В 1911 году, в то ужасное жаркое лето, ему довелось в качестве механика сопровождать Гарригу, когда тот стал победителем Тур де Франс. В вечер этой победы Тереза привезла Си-Су мертвецки пьяным на тачке от Порт д'Орлеан до Банье, где они жили. На шестом месяце беременности своей первой дочкой. На другой день ему было так стыдно, что не смел глаз на нее поднять и не хотел, чтобы она на него смотрела. Большую часть дня он, подобно осужденным в средние века, провел с мокрым полотенцем на лице.

Пьяным она его видела в тот единственный раз. А если он и выпивал стаканчик, то лишь за столом, да и то потому, что, когда они начали встречаться, она вспомнила поговорку своей бабки: «После супа стакан вина бьет по карману твоего врача». Он никогда не транжирил получку на игры или выпивку в кафе. Чтобы позлить, его называли скрягой. Но если приносил Терезе слегка усохшую зарплату, она знала, что помог кому-то из товарищей. Развлекался он только на Зимнем велодроме, где знал всех гонщиков и куда его пускали бесплатно. Оттуда он приходил с горящими глазами и яркими впечатлениями. Тереза говорит, что, если бы у них родился сын, Си-Су сделал бы из него чемпиона по велоспорту.

Когда Сильвен, доставивший Матильду в Париж, приезжает за ней, обе девочки уже вернулись из школы. Восьмилетняя Женевьева умеет, не обжигаясь, гладить утюжком маленькие платки и очень гордится тем, что помогает матери. Шестилетняя Симона принесла с улицы засохшую ветку платана и обрывает листья. Одну из веток она отдает Матильде.