Пожиратели огня, стр. 102
— Почему?
— Потому что наш кобунг ночует в большом сарае на прииске, а мы хотим вернуть его себе!
— Пусть Птица-Пересмешник скажет мне, есть ли еще другие воины по дороге к краалю белых!
— Нет, нет!
— Скажи, последуешь ли ты за мной, не подавая голоса, не призывая на помощь и не пытаясь сбежать, если я пощажу твою жизнь?
— Ты можешь делать со мной что хочешь: я твой пленник, Тидана, и судьба моя в твоих руках!
— Сколько тебе лет?
— Двадцать два времени цвета! — ответил Воан-Вах.
Австралийцы считают года по временам цвета деревьев и кустов, когда весь лес превращается в сплошной шатер цветов. В это время, соответствующее нашему маю и июню, у них бывает сентябрь и ноябрь.
Внезапная мысль зародилась в мозгу канадца при взгляде на юного воина. До сих пор он никогда не думал обзаводиться слугой из туземцев, да ему и не было в этом надобности, пока был жив его друг Виллиго и его верный Коанук. Но теперь он почувствовал себя осиротелым. Общество европейцев не могло заменить ему туземцев, с которыми он так сроднился; его вкусы, привычки, наклонности и самый образ его жизни — все это было больше сродни вольным сынам лесов. Он приобщился многих их предрассудков и взглядов; ему дороги многие их обычаи и предания; у него, наконец, была потребность говорить на их языке. Он не только по имени, но и на деле стал членом великой семьи нагарнуков, братом Виллиго, сыном его отца. Кроме того, он теперь чувствовал потребность постоянно иметь кого-нибудь при себе, кто бы был ему всецело предан и на кого бы он мог во всякое время рассчитывать, и ему пришла мысль привязать к себе этого молодого нготака, Птицу-Пересмешника.
Всеобщий закон австралийских племен гласит, что пленник становится собственностью и вещью того, кто захватит его в плен. Если пленивший врага дает пленному торжественное обещание, что отказывается от своего права умертвить или замучить его в пытках, то пленник с этого момента становится не рабом — идея рабства совершенно незнакома австралийцам, — а слугой и вместе с тем членом семьи того, кто его взял в плен. В своем родном племени его вычеркивают из числа живущих; он даже утрачивает свое первоначальное имя, чтобы получить новое, которое дает его господин. С другой стороны, и пленник, пока не принял «дара жизни», считает себя вправе бежать, если ему это удастся, сопротивляться и даже убить, если может, того, кто захватил его в плен. Избежав плена, он вправе вернуться к своим и занять свое место в родной семье и свое прежнее положение в своем племени. Но раз уж добровольно принял «дар жизни», то лишается права предпринимать что-либо для возвращения себе свободы; с этого момента он уже принадлежит семье и племени своего благодетеля, даровавшего ему жизнь, и если бы он после того вздумал бежать и вернуться к своим, то его единоплеменники прогнали бы его от себя со словами: «Иди платить свой долг за дар жизни!»
У него нет больше в родном племени ни жены, ни детей; ему может наследовать ближайший родственник в имуществе и правах; он считается как бы умершим. С разрешения своего господина он может взять себе новую жену и обзавестись новой семьей в том племени, к которому теперь принадлежит.
Этот обычай настолько глубоко укоренился у всех племен австралийских туземцев, что никогда не было примера, чтобы австралиец не соблюдал всех условий его. Но случаи, когда воины отказывались принять «дар жизни», весьма часты, потому что редкий воин соглашается отречься от своего племени даже ради жизни; так, ни один вождь никогда не согласится принять «дар жизни» и всегда предпочтет ему самые страшные пытки и смерть. Пощаженный, которых в Австралии называют Тода-Нду, то есть «обязанный до смерти», обыкновенно в семье благодетеля считается скорее близким человеком и товарищем, чем слугой; обыкновенно они до самой смерти остаются как бы обязанными жизнью своему благодетелю и всегда проявляют по отношению к нему трогательную благодарность и преданность. Их положение несколько сходно с положением вольноотпущенников в Древнем Риме.
Поддавшись этой явившейся у него мысли, канадец продолжал свой расспрос.
— Воан-Вах женат?
— Нет, Тидана!
— Выдержал ли он испытания на звание вождя?
— Нет, Тидана, Птица-Пересмешник — простой воин!
— И никто не станет оплакивать твою смерть?
Бедняга задрожал всем телом.
— Отвечай мне! — настаивал Дик.
— У Воан-Ваха есть в его краале старая мать! — отвечал пленник.
— Хорошо. Ну, а если я дарую тебе жизнь, примешь ты от меня «дар жизни?
Глаза юноши блеснули слезами.
— Приму, Тидана!
— Будешь ли ты верен мне до самой твоей смерти?
— Клянусь тебе в этом, Тидана!
— Ну так произнеси страшную клятву!
— Пусть мой дух, лишенный тела на погребальном костре, вечно блуждает по свету в образе каракула и никогда не будет допущен в блаженные охотничьи угодья предков, если я не сдержу своих обязательств! — проговорил отчетливо и не торопясь, с некоторой торжественностью молодой воин.
— Хорошо, — сказал Дик, — встань, Воан-Вах, ты сохранишь свое прежнее имя!
— Благодарю тебя, Тидана! — отвечал юноша и разом вскочил на ноги.
— Теперь скажи мне, есть ли еще другие часовые по дороге отсюда к нашему большому краалю?
— Нет, Тидана!
— Тем лучше! — проговорил траппер и теперь уже смело пошел вперед в сопровождении Птицы-Пересмешника. Спустя четверть часа оба они подошли к аванпостам Франс-Стэшена.
— Кто идет? — спросил густой бас Кэрби.
II
— Франция и Канада! — отвечал траппер, знавший пароль.
— А-а… это вы, Дик, — произнес фермер, — вас ожидают с нетерпением. Едва ли эта ночь пройдет благополучно: эти нготаки, как вы знаете, имеют привычку нападать незадолго перед рассветом… А это еще что за птица, что вы с собой привели? — И Кэрби поднял свой фонарь к самому лицу туземца.
— Оставьте его, Кэрби, это мой Тода-Нду, обязанный мне до смерти! — отвечал канадец.
— А-а, это дело другое, — сказал фермер, — иди себе с Богом, никто тебя не обидит!
— Кто на страже сегодня? — спросил Дик.
— Ле Гюэн и Биган со своими нагарнуками-матросами охраняют с трех сторон блокгауз, а Коллинз с четырьмя приисковыми рабочими — с четвертой!
— А Джильпинг?
— Он здесь с нашими друзьями. Он намеревался провести ночь на прииске, чтобы наблюдать за работами!
— За какими работами?
— Да разве вы не знаете, что он взялся в восемь суток поднять со дна подводное судно капитана Спайерса?!
— Ах, да, да… смерть бедного Виллиго совершенно отшибла у меня память!
— Мы узнали от наших лазутчиков, что нготаки собираются сегодня ночью напасть на прииск, чтобы похитить обратно своего кобунга, и потому его превосходительство, лорд Воанго, уступил нашим настояниям и остался во Франс-Стэшене.
— Ну, в таком случае сегодня ночью ничего не произойдет; нготаки не в состоянии напасть на наш блокгауз: им потребовались бы пушки, чтобы разбить наши стены! Прикажите всем забраться в дом, Кэрби, так как нет надобности утомлять наших людей охраной эспланады! А завтра во всей округе не останется ни одного вражеского воина!
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что наши друзья нагарнуки послали им «черный камень проклятия», и нготакам не хватит всех их воинов даже для зашиты их деревень. Не пройдет и суток, если не ошибаюсь, как они поспешат предложить мир, так как едва ли соберут 500 человек, тогда как нагарнуки уже сейчас выставили 2000 душ!
— Ну, я не так уверен в этом, Дик, нготаки соединятся с другим племенами!
— А вы забываете, что и мы можем выставить 30 карабинов в помощь нашим союзникам! Разве вы не знаете, что все племена буша вместе взятые не посмеют пойти против наших, вооруженных карабинами и шестизарядными револьверами! Нет, Кэрби, я опасался нападения сегодня ночью, пока нагарнуки не заявили, что становятся на нашу сторону! Кроме того, огнестрельное оружие ночью, в темноте, стоит не больше, чем стрелы. Я опасался, чтобы эти черти не подожгли нашего дома и не наделали нам хлопот, а теперь, раз они пропустили этот случай, нам их нечего бояться!