Пожиратели огня, стр. 1

Луи Жаколио

Пожиратели огня

Часть первая. РОКОВОЕ КОЛЬЦО

I

В конце апреля в доме, занимаемом молодым атташе Французского посольства, графом Оливье Лорагюэ д'Антрэгом, был большой съезд: молодой граф давал прощальный холостой обед своим друзьям, так как на другой день должна была состояться его свадьба с прелестной дочерью генерала Васильчикова. Весь цвет петербургской блестящей молодежи был здесь налицо.

В конце обеда, за шампанским, начались тосты. Последний был провозглашен отставным казачьим полковником Ивановичем.

— Я пью, господа, за здоровье счастливейшего человека, которого когда-либо знал, — проговорил он, смотря на жениха, — и да ниспошлет ему Бог дальнейшей удачи во всех делах!

Если бы кто-нибудь обратил внимание на тон, усмешку и загадочный взгляд, которыми сопровождалось это доброе пожелание, тот был бы поражен. Но никому до таких тонкостей не было дела, и все усердно пили вино, радушно разливаемое хозяином.

Да и действительно, молодой граф Лорагюэ мог считаться баловнем судьбы. Владетель хорошего состояния, аристократ по рождению, он едва имел двадцать шесть лет; здоровый, хорошо сложенный, сильный и ловкий во всех телесных упражнениях, симпатичной наружности и одаренный прекрасным характером, Оливье всегда был украшением того кружка знакомых, где вращался.

Не мудрено, что он быстро пленил сердце дочери генерала, гордой и непобедимой доселе красавицы.

Когда все гости разъехались, молодой граф поспешил в дом своей невесты. Молодая княжна Васильчикова была одна из красивейших девушек Петербурга и чуть ли не первая по уму, образованию и сердечным качествам при петербургском дворе. Она, можно сказать, являлась олицетворением мечты любого молодого человека, думающего избрать себе подругу жизни. Но из числа всех ее многочисленных поклонников выбор княжны пал на молодого графа Оливье д'Антрэга, а ее отец, дав дочери свободу выбора, не противился ее желанию стать женой молодого дипломата.

Последний вернулся домой в этот вечер сильно озабоченный, так как его невеста показалась ему менее веселой, беспечной, нежели обыкновенно. Какое-то облачко легло на ее лицо, и он напрасно старался рассеять его, развеселить ее своими шутками, дружеским разговором и мечтами о близком счастье и предстоящем браке.

Войдя в свою спальню, Оливье заметил на маленьком столике у кровати запечатанный конверт; сердце его забилось под влиянием какого-то тревожного предчувствия, когда он дрожащей рукой сорвал конверт, и взгляд его упал на большой лист бумаги, украшенный необычайного вида печатью, в центре которой ясно выступали два скрещенных между собой кинжала. Письмо содержало всего несколько слов, написанных печатными буквами, очевидно, для того, чтобы замаскировать почерк.

«Французский коршун еще не держит в своих когтях русскую голубицу.

Невидимые».

Эта фраза, очевидно, относилась к его будущей свадьбе.

Как конверт попал к нему в комнату? Кто и с какою целью желал помешать ему жениться? Эти вопросы вереницей закопошились в голове графа. Но сколько он ни напрягал свою память, никак не мог разгадать этой тайны. Чтобы получить какие-нибудь сведения, граф позвонил своего слугу.

Лоран тотчас явился на зов.

— Кто принес это письмо? — спросил его граф.

— Никто не приходил к нам с вашего отъезда после обеда.

— Ты твердо уверен в этом?

— Так же твердо, как в том, что теперь очень поздно и что графу пора спать!

— Хорошо, Лоран, оставь меня!

Затем, оставшись наедине с собою, Лорагюэ снова задумался о мистификации, которой неожиданно подвергся.

При других обстоятельствах он, быть может, не придал бы этой записке особого значения, но в связи со странным невеселым настроением его невесты записка эта приобретала какой-то таинственный, недобрый смысл.

Кто, в самом деле, мог положить ее сюда, в его спальню, и сделать это, не будучи замечен? Конечно, существовали разные тайные общества, прибегавшие к подобным приемам угроз, но он не имел с ними ничего общего и не мог даже предполагать, что навлек на себя чье-либо неудовольствие или гнев.

Разобрав вопрос со всех сторон, граф пришел наконец к заключению, что то была простая шутка со стороны кого-нибудь из его друзей, бывших у него на обеде. Спальня его находилась подле курительной комнаты, и ничего не могло быть легче, как забросить незаметно записку на его столик.

Мысль заподозрить Лорана ни на одну минуту не приходила ему. Этот верный слуга вполне заслуживал безграничного доверия своего господина. Еще его отец, дед и прадед служили семье д'Антрэг и считались как бы членами семьи; безграничная преданность Лорана молодому человеку не позволила бы ему принять участие в шутке, которая хотя бы на минуту могла встревожить молодого графа. Раньше, чем поступить на службу к Оливье д'Антрэгу, Лоран служил в кирасирах, где усвоил себе чисто военное прямодушие и строгое исполнение своих обязанностей. Что же касается подкупа или каких-либо других способов воздействия на него, то об этом нечего было и думать: его неподкупность и честность были вне всякого сомнения; также нельзя было подействовать на него и силой, так как человек этот обладал геркулесовским телосложением. В бытность свою на военной службе он не раз, ради забавы, схватывал сзади телегу за задние колеса, и пара дюжих упряжных лошадей не могла сдвинуть ее с места. Когда он уезжал в Россию, сопровождая молодого графа, старый маркиз сказал ему:

— Лоран, я поручаю тебе моего сына; помни, что это последний из д'Антрэгов!

И верный слуга всегда помнил это, не спуская, как говорится, с глаз молодого графа.

Таким образом, последнее предположение Оливье являлось наиболее вероятным: в числе его гостей было много молодых людей в том возрасте, когда шутки еще простительны; и эта записка, так сильно встревожившая его в первый момент, в сущности, не выходила из пределов позволительной шутки.

Несколько успокоенный этими рассуждениями, граф почувствовал некоторое облегчение; тем не менее пережитое волнение отозвалось на нем: он ощущал известное возбуждение и томительную сухость во рту. Подле него на столике стоял графин с водой, вазочка с сахарным песком и флакон флердоранжа. Он протянул руку к графину, приготовил себе питье и стал пить его большими глотками с видимым наслаждением. Утолив свою жажду, граф, полулежа на диване, предавался мечтам, которые унесли его далеко от действительности, и вскоре, сам того не замечая, погрузился в легкую дремоту; но едва он задремал, как что-то странное стало совершаться в его организме: голова его отяжелела, руки и ноги как будто налились свинцом, а силу воли точно сковало железным кольцом. В этот момент ему показалось, что одна стена его спальни раздвинулась и из нее вышли четыре человека. Они приблизились к нему, надели ему повязку на глаза и подняли его на воздух. Графу казалось, что его куда-то несут.

Наконец это беспомощное чувство прошло. Граф очнулся, открыл глаза и увидел себя в совершенно незнакомой комнате. Он вскочил на ноги и тут только заметил, что он не один: в нише, совершенно защищенной от света, сидела какая-то тень.

— Граф Лорагюэ, — послышался из ниши голос, — вас привели сюда, чтобы вы сейчас дали торжественное слово формально отказаться от руки вашей невесты.

Несколько минут граф, пораженный событием, молчал, затем, успокоив свое волнение, отвечал:

— Ради чего я должен это сделать? Ради того, может быть, чтобы на ней мог жениться один из мошенников вашей шайки и воспользоваться ее богатством? — спросил граф, стараясь придать словам как можно более насмешливый тон.

— Вы угадали, граф, вы избавили нас от труда вам разъяснять. Богатство дочери князя мы не можем упустить и не можем добровольно отказаться от вашей невесты.