Самсон Назорей, стр. 13

— Кто ты такой? Мы тебя знаем и не знаем. Странные идут о тебе слухи. По земле Дана, Вениамина, Иевуса ты бродишь с товарищами; но в Тимнату и в Экрон ты всегда уходишь один. Значит, это правда, что друзья твои — там?

— Это правда. Дальше?

— Странные слухи идут о тебе. Будто ты умеешь петь, плясать, шутить и смеяться — только не в Цоре. Правда ли это?

— Спрашивай дальше.

— Кто твои друзья в Тимнате? С кем тебе там весело? Правда ли…

— Что?

Сквозь покрывало Самсон видел ее взгляд, теперь такой же всезнающий, как и его.

— Правда ли, что филистимские девушки красивы и не застенчивы? Что они играют на арфе, шуршат шелком, звенят золотыми подвесками, красят губы и веки, и — и ничего не боятся?

Служанка их догнала и окликнула, но пошла сзади, напевая в доказательство, что не подслушивает.

— Это не все правда, — сказал Самсон, — но почти.

— Если ты выстроишь дом для меня, где будет твоя отрада: в нашем ли доме или за межою филистимлян? Больше нечего мне спрашивать.

Самсон долго шел молча и смотрел перед собою, но видел только ее. В ее походке, в ее поднятой голове было что-то от уверенной поступи, от царственной осанки самого надменного существа на земле, верблюда; и она была прекраснее и стройнее всех женщин в его памяти. Но, кроме того, он всей душою чувствовал в ней упругую силу воли, какой еще не встречал.

— Два вопроса, два ответа, — сказал он наконец. — Я назорей, в год землетрясения пришел посол Господa к моей матери и назначил мне дело, и на то мне дана сила в плечах, и сила править людьми. Нашему племени трудно живется без защитника и мстителя. Эта жизнь мне назначена; изменить это нельзя.

Она ответила с отголоском рыдания:

— Через год или два или пять, когда жена твоя будет стоять над колыбелью, принесут ей мужа с раскроенной головой.

— Не знаю; это не мое дело, а твое — выбирай. Но выслушай второй ответ. Да, моя отрада в Тимнате, и друзья мои там; в Цоре нет у меня друзей и никогда не будет. Но если мы выстроим дом, я прощусь с Тимнатой навсегда; гостем она меня больше не увидит; если увидит, то не гостем, а истребителем — когда-нибудь; и моя каждая ночь, не проведенная в поле, будет проведена в твоем доме.

— А шутить и петь и смеяться ты будешь в моем доме?

Самсон не ответил.

— Одной войны Самсону мало, — горько сказала Карни, — ему нужны две. В горах он будет воевать с врагами, дома с самим собою.

Самсон ничего не сказал.

— На что я тебе нужна — за такой выкуп? спросила она почти беззвучно.

— Потому что ты — ты. Это правда, что филистимские девушки — игривы, как котята или как солнечный луч на речке, — и я люблю их игру. Но то, что в тебе, слаще их игры и стоит выкупа.

— Из сладкого выйдет горькое. Скоро придет вечер, когда ты, сидя со мною, повернешь голову в сторону Тимнаты и вспомнишь обо всем, чего нет во мне.

— Когда ты будешь со мною, я больше не обернусь в сторону Тимнаты.

— Твое сердце обернется, и я это услышу. Я и теперь слышу многое, чего ты не говоришь, потому что я люблю тебя.

Она это сказала совсем просто, но Самсону показалось, что гром ударил или что-то раскаленное упало ему на голову. Он остановился и, забывая о служанке, в первый и последний раз выдал свою душу на земле Дана — он всплеснул руками и воскликнул:

— Если ты любишь, к чему же тебе эти расспросы, меры и счет, и что будет через два года?

Карни тоже остановилась; она опять откинула покрывало. Она смотрела на Самсона с бесконечной нежностью и грустью.

— Я не орлица, Самсон; и не котенок. Скажи твоей матери, что я не буду ее невесткой. Горя я не боюсь — я много плакала и много еще буду плакать — но за себя. Я не хочу плакать за тебя; я не хочу проклинать себя за то, что отняла у Самсона его солнечный луч.

— Карни, — сказал он другим голосом, мягко и робко, — если так, то разве не можешь ты просто быть моей женою и не спрашивать, куда я иду в землю Вениамина или в Тимнату?

Карни вздрогнула, выпрямилась, топнула ногою.

— Никогда!

Она почти побежала, служанка за нею. Самсон повернул в другую сторону и пошел куда глаза глядят.

Вечером того дня он отрывисто объявил Ацлельпони и Маною:

— Я возьму себе жену из Тимнаты. Отца ее зовут Бергам; он один из начальников города. Когда вы можете пойти к нему с подарками?

Маной ничего не сказал, только потер шрам на лбу; жена, понявшая по тону Самсона, что спорить бесполезно (и она перед тем уже видела соседку, мать Карни), только спросила, подавляя слезы:

— Будет ли ей по сердцу жить с нами в Цоре?

— Она не будет жить в Цоре.

— Неужели… неужели ты хочешь поселиться в Тимнате?

— Я остаюсь жить здесь, — сказал Самсон. — Когда вы можете спуститься в Тимнату к ее родителям с подарками?

ГЛАВА VII. БРАТ ВЕНИАМИН

Экспедиция в землю Вениамина за угнанным стадом отняла больше трех дней.

В Шаалаввиме Самсона и его друзей приняли с большим почетом, у ворот, и некоторые из старшин уже называли его «судья». Главный из них, однако, был хоть приветлив, но сдержан. Его звали Шелах бен-Иувал; это был тот беззубый старик, что на сходке в Цоре первый потребовал дела вместо слов. В разговорах он тут мало принимал участия; больше кивал головою, а иногда присматривался, щуря подслеповатые глаза, и к назорею, и к его свите.

Шайку вениаминян, которая угнала скот, здесь хорошо знали. Гнездо ее было в деревне Хереш, на полдороге от границы к Бет-Хорону. Шайку подробно описали: головорезы, богатыри, обыкновенно человек пятнадцать, но при нужде и больше — короче говоря, вся деревня разбойничья. При этом Самсона несколько удивило подробное знакомство шаалаввимцев с грабителями: каждого из них знали по имени и отчеству и вообще говорили о них так, как говорят о людях, которые нередко приходят в гости.

Самсон резко спросил:

— Вы им дань платите?

Шелах вскинул на Самсона моргающие глаза, сейчас же опустил их и продолжал кивать головою — нельзя было разобрать, утвердительно он кивает или отрицательно. Старосты засмеялись; один из них ответил:

— Дань не дань, а так — иногда подарки.

— Этак спокойнее, — объяснил другой.

Самсон сказал, подымаясь:

— Дайте мне проводников; и нужен пастух, который сможет опознать ваших овец.

Старосты переглянулись. Два здоровенных молодца, внуки Шелаха, выступили из толпы; старший сказал:

— Мы знаем дорогу и опознаем стадо.

Шелах быстро отозвался:

— Вы не пойдете. И нечего тут вам мешать собранию.

Старшины тем временем отошли в сторону и совещались; потом отрядили куда-то одного из людей попроще. Покашливая, они объяснили Самсону, что им, жителям границы, неудобно путать в это дело своих, особенно из членов более видных семей; но они дадут Самсону в проводники одного из пастухов; он безродный сирота, а потому херешане, быть может, не обратят на него внимания; он еще очень молод, но мальчик шустрый и ничего не боится.

Пастуха привели. Это был оборванец лет пятнадцати, со следами синяка под глазом, а глаза у него были редкостного цвета: темно-серые. Самсон внимательно посмотрел на него: лучше всего он распознавал людей по походке. У мальчика была походка ленивая, но упругая; увидев Самсона, его рост и плечи, он сразу подтянулся и оживился.

— Ты знаешь дорогу в Хереш? Можешь отличить своих овец? Мальчик ответил:

— Знаю и дорогу, и свой скот, и каждого человека в Хереше.

— Овцы ведь не меченые: как ты их опознаешь?

— Овцы не похожи одна на другую; и по глазам пастуха можно видеть, его ли стадо или краденое. И вообще это не важно.

— Почему?

— Я просто отберу самых жирных овец и скажу, что это наши.

Самсон спросил:

— Далеко до Хереша?

Мальчик не сразу ответил; за него сказал один из взрослых: