Сармат. Любовник войны, стр. 6
Толкнув его в плечо, Сарматов приложил палец к губам.
— Эй, шакал Абдулло! — раздался крик со стороны каравана. — Если ты попытаешься завладеть этим добром, то будешь иметь дело с пакистанской разведкой, а мы слов на ветер не бросаем, понял, сын вонючего козла?! Это я тебе говорю, Али-хан! Ты узнал меня, Абдулло?
— Узнал, большой пакистанский начальник! — ответил знакомый уже Сарматову голос, несущийся из крутящейся, сбившейся массы всадников. — Мне не нужен ваш караван!
— А что тебе нужно? — раздался голос невидимого пакистанского офицера.
— Прими мое почтение, Али-хан!.. Абдулло идет по следу шурави, выкравших у вас американского полковника! — ответил Абдулло, выехав чуть вперед на своем прекрасном ахалтекинце.
В ответ ему раздался раскатистый хохот Али-хана.
— Янки сгорел там, где его выкрали. Месяц назад его кости положили в металлический ящик, накрыли их полосатым флагом и отправили в Америку. Али-хан сам сопровождал гроб до самолета. Бакшиш затмил твои глаза, Абдулло!
— Клянусь Аллахом, Али-хан, Абдулло идет по его следу! Можешь считать меня кем угодно, но американский полковник жив!
— Ты сумасшедший, Абдулло! Если ты сейчас не повернешь назад, я открою огонь! — раздалось из темноты, и трассирующие очереди вновь веером пронеслись над головами всадников.
В ответ лишь испуганно заржали лошади, раздались гортанные крики наездников, в который отчетливо вплетался русский трехэтажный мат. Всадники сорвались с места и унеслись обратно в темноту зарослей.
Когда караван скрылся из вида и перестал доноситься скрип колес кибиток, Бурлак шепнул непослушными губами:
— Отходняк пока отменяется, командир, а?
— Похоже на то! — ответил тот и направился в сторону куста, под которым оставил американца.
Полковник, увидев его, пытался привстать. Он выглядел довольно растерянным, и как показалось Сарматову, хотел что-то сказать, но тот опередил его и, отстегивая от корневища браслет, спросил:
— Ты понимаешь фарси?
— Конечно!
— Ты понял все, о чем они говорили?
— Понял!..
— И то, что твои кости отправили в Америку, ты тоже слышал?
— Ну, слышал!.. Представляю, сколько горя пережили мои жена и дети!
— Значит, твоя контора, как я предполагал, тебя списала?
— Это нормально! — пожал плечами американец. — Такая у нас сучья работа!
— Сучья!.. Ты оказался между нами и Абдулло... Ты бы мог...
— Я прекрасно понимаю, что бы я мог!
— Почему же ты не использовал такой шанс?
— Боюсь, что я не могу пока ответить на этот вопрос. Может, когда-нибудь позже...
— Я не понимаю тебя, полковник!
— Признаться, я и сам не понимаю, почему не захотел, чтобы Абдулло получил свой бакшиш! — усмехнулся американец.
— Может, у тебя крыша поехала? — озадаченно спросил Сарматов, заглядывая в его лицо, освещенное ярким лунным светом.
— Не думаю!.. Я, как видишь, освободился от пластыря и мог кричать, но что-то меня остановило... Честно говоря, мне не особенно хочется сейчас разбираться в этом.
— С тобой не соскучишься, полковник! — качнул головой Сарматов.
Восточный Афганистан
26 июня 1988 года.
Луч солнечного света подобрался к лицу спящего Сарматова. Он открыл глаза и, посмотрев сначала на часы, а потом на солнце, стал расталкивать Бурлака и Алана.
— Хватит спать, мужики! Сейчас перекусим, и нужно топать по холодку, — и поворачиваясь к американцу, прикованному к ветке дерева добавил: — Ты не спишь, полковник?
— А как ты думаешь, можно спокойно уснуть после известия о том, что тебя похоронили?.. Я вот все думаю, с каким оркестром меня хоронили, как себя вели близкие и дети? Надеюсь, хоть положили меня рядом с отцом и дедом!..
— С этим ты еще успеешь разобраться, полковник! — усмехнулся Сарматов. — Главное, чтобы ты сам себя не похоронил...
— Не дождешься! — улыбнулся тот в ответ. — Но вообще в этом что-то есть: тебя похоронили, сказали все слова, землей засыпали, а ты живешь! Жаль, страховку придется возвращать и пенсию семье перестанут выплачивать после моего воскрешения.
— Действительно жаль! — согласился Сарматов, вглядываясь в лицо американца.
Отдохнувшие за ночь бойцы ходко шагают по утренней росистой зеленке. Скоро деревья редеют, и в просвете между ними показывается река, опоясывающая крутые склоны предгорья.
— Ты был прав, командир. Все звериные тропы действительно ведут к водопою! — воскликнул Алан и посмотрел на небо, на котором мелькали черные крестики кружащихся высоко над землей грифов. — Похоже, добычу чуют! — показал он на птиц. — Слушай, командир, как галдят!
— Нам как раз на ту сторону, — ответил Сарматов. — Заодно и посмотрим, что они там чуют.
Старательно прячась за кустами, группа вышла к реке, медленно катящей свои воды среди каменистых пологих берегов.
— Сармат! — воскликнул Бурлак и показал на противоположный берег. — Плот старого Вахида, командир!
И действительно, в камнях противоположного берега полоскался в струях реки знакомый ковчег, но самого Вахида рядом с ним не было.
Оглядев в бинокль зеленку и склон предгорья, Сарматов скомандовал:
— За мной, мужики!.. Не нравится мне все это! — добавил он, увлекая за собой в ледяную воду американца.
При их приближении с плота взлетело несколько рассерженных грифов.
— Сюда, командир! — позвал первым вышедший на берег Бурлак и показал куда-то в сторону, где за нагромождением камней, кособочились голошеие грифы.
Заглянув за камни, Сарматов опустил голову и снял с головы берет... На ветвях корявого, вцепившегося корнями в камни дерева висел Вахид. Подойдя к нему ближе, Сарматов заметил странный блеск, исходящий из одной окровавленной глазницы.
Смыв с лица кровь, он отшатнулся — из глазницы выпирал циферблат советских командирских часов.
Сарматов обессиленно опустился на камень и посмотрел на истоптанный копытами берег с многочисленными кучами конского навоза. Взгляд его сначала остановился на растоптанном миниатюрном приемнике, потом перешел на Алана и Бурлака.
— Где твои часы, капитан Бурлаков? — тихо спросил Сарматов. — Где твой приемник, старлей Хаутов?
Не глядя на него, Бурлак выдавил из себя:
— От денег он наотрез отказался, вот я и сунул часы в его торбу.
Сарматов перевел яростный взор на Алана.
— На Востоке принято дарить что-нибудь на память, — объяснил тот совершенно убитым голосом и опустил голову под тяжестью взгляда Сарматова.
— Думаешь, это дело рук Абдулло? — спросил американец.
— Вон след его ахалтекинца — правая передняя подкова скошена, — зажав ладонью забугрившиеся на шее вены, ответил Сарматов. — Абдулло вдоль реки нас ищет, и правильно ищет — куда мы от нее?! Увидев плот старика, шакал решил отобрать его деньги за баранов и тут наткнулся на дары этих «данайцев»...
— Да, лажанулись мы выше крыши! — робко подал голос Бурлак.
— Прости, командир! — выдавил из себя Алан.
— А что ты передо мной извиняешься? Ты у Вахида прощения проси! — взорвался Сарматов. — Расскажи ему, как его грудной внук-сирота и увечная невестка теперь жить будут!
Алан, потупив взор, отвернулся.
— Лучше бы ты дал нам в морду, Сармат, чем так на психику давишь! — вырвалось у Бурлака.
— Молчать! — рявкнул Сармат так, что Бурлак втянул голову в плечи.
Трескучие голоса грифов, хрип тяжело дышащих людей и топот армейских башмаков сминали утренний покой, и все живое спешило оставить тропу при стремительном приближении людей, даже кобра, прошипев будто только для порядка, спряталась в выгоревшей траве. Сарматов дал передышку группе лишь тогда, когда оглядел в бинокль оставленную позади «зеленку» и речную пойму. Скоро крутая тропа влилась в проложенную по террасам хорошо наезженную верблюжью дорогу. Ступив на нее, Сарматов снова оглянулся и, вздув желваки, процедил: