Сармат. Кофе на крови, стр. 21

— Говорил же нам в учебке капитан Бардак, — бормочет Шальнов под нос. — Не ходите, мол, дети, в Африку гулять... Который час, командир? — оборачивается он к Сарматову. — Я уже счет времени потерял!..

— Пять без четверти, — отвечает Сарматов. — До рандеву с вертушкой три часа. Если дальше все будет благополучно, то успеем!

— Думаешь, она прилетит? — тоскливо спрашивает Силин и добавляет сквозь зубы: — В Елоховской свечку поставлю...

Лежащий на носилках американец поднимает голову и осведомляется у Сарматова по-английски:

— Что он сказал?

Голос американца слаб и еле слышен даже в предрассветной тишине.

— Сказал, что, если доставим тебя до места живым, он в Елоховской свечку поставит, — отвечает майор.

— Что такое «в Елоховской»?.. Я не понимаю...

— Церковь. Патриаршая церковь в Москве.

— А... О'кей! Я согласен... — вздыхает американец и вновь откидывается на носилки.

— Пошел ты! — хрипит Силин и, повернувшись к Шальнову, просит его: — Андрюх, перехвати носилки, меня уже от запаха мочи тошнит!

Розовые рассветные сумерки незаметно вползают в ущелье, окрашивая в взаправдашний пунцовый цвет хлопья тумана над рекой.

— Мужики, держитесь ближе к берегу! — передает по цепочке Сарматов. — За туманом надежнее...

Река, текущая по древнему привычному руслу, то растекается по ущелью десятком слабосильных ручьев, то собирает их в единый, громыхающий камнями пенный поток. Шум этого потока гасит все другие звуки, и, когда совсем близко раздается собачий лай, все замирают от неожиданности. Сарматов заклеивает рот американца пластырем и жестом приказывает группе укрыться за камнями. Сам же он ползет вперед, к нависшему над рекой утесу.

Напротив утеса, на противоположном берегу, с осатанелым рычанием и лаем носятся два громадных туркменских волкодава, а чуть выше по берегу, у драной, исписанной восточными письменами палатки сбилась в комок отара курдючных овец. Из палатки выходит женщина с грудным ребенком на руках. Она останавливается и пристально всматривается вдаль, туда, где на противоположном берегу укрылись бойцы. Спрятавшись за утесом, Сарматов протяжно, с надрывом воет по-волчьи. На этот вой из палатки выскакивает кривоногий старик с длинноствольным «буром» в руках. Он громко что-то кричит женщине и навскидку стреляет в сторону утеса. Старик оказывается метким стрелком — пуля высекает искры из камня над головой Сарматова. Тугой звук выстрела ударяет в склоны ущелья, и сотни камней срываются с места, с грозным шумом обрушиваясь вниз. Сарматов имитирует нечто напоминающее волчий визг. Кривоногий старик удовлетворенно трясет концами грязной чалмы и скрывается за пологом палатки. Прикрикнув на беснующихся собак, следом за ним уходит и женщина.

Скрываясь за кустарниками и камнями, группа торопливо покидает берег, с которого все еще несется собачий лай. Когда напряжение несколько спадает, Бурлак нарушает молчание.

— Командир, я подумал, что старикан из своей «пушки» по тебе шарахнул!

— Ага, из «катюши» времен очаковских и покоренья Крыма! — смеется Сарматов. — Но, надо сказать, над головой так ахнуло, что аж яйца заломило!..

— А ты уверен, майор, что мы не обнаружили себя? — озабоченно спрашивает Савелов каким-то противным, официальным тоном. И добавляет: — Ведь согласно инструкции мы должны...

— У кого согласно твоей инструкции поднимется рука на бабу с ребенком? — зло перебивает его Бурлак. Он круто разворачивается к Савелову и буравит его глазами. — Если только у тебя, Савелов!

— Не забывайтесь! — вспыхивает тот.

— Уж не забудусь! — вскидывается Бурлак. — Век помнить буду!..

— Отставить разговоры! — осаживает их Сарматов. А перед глазами его вновь всплывает сизая льдина, на которой большим черным крестом распласталась фигура мертвого человека.

В окулярах бинокля — скособоченная буровая вышка, нависающая над сгоревшей дотла платформой, вокруг которой разбросаны ржавые трубы и металлический хлам, бывший когда-то грузовиками, бульдозерами, вездеходами и еще бог весть какой техникой.

— Оставайтесь на месте, мужики! — оторвавшись от бинокля, говорит Сарматов. — Буровая. В двухстах метрах от нее вертолетная площадка. Летунами ориентир пристрелянный.

При приближении людей во все стороны расползаются, прячась в еще не успевшей пожухнуть траве, змеи, с писком вылетают из машинного отсека платформы летучие мыши. Затем над некогда обжитом людьми клочком земли устанавливается мертвая тишина, которую нарушает лишь скрип ржавых конструкций перекошенной вышки.

— Как на кладбище, слушай! — зябко ежится Алан.

— А это и есть кладбище, — говорит Сарматов. — Геологи из Тюмени здесь нефть бурили. Оказывали, так сказать, братскую помощь народу Афганистана... При Амине их всех вырезали, а буровую сожгли. — Сарматов оглядывается по сторонам и добавляет: — Смотрите под ноги, мужики! Здесь могут быть мины! Силин, проверь-ка их наличие на вертолетной площадке...

Тот без лишних слов покорно уходит к мощенной булыжником площадке, а группа приступает к исследованию буровой. Заглянув в машинный отсек, Сарматов вздрагивает и чувствует, как по телу начинают бегать мурашки, — прямо на него в упор, не мигая, смотрят чьи-то глаза.

Тут за спиной раздается смех Алана.

— Сова мышку кушать прилетела! — поясняет тот. — Не бойся, командир, тебя не съест! Ты для нее слишком большой.

— Фу-у! — против воли вырывается из груди вздох облегчения. Он еще несколько секунд смотрит прямо в глаза ослепшей от дневного света птице, затем берется за верещащий портативный передатчик: — Прием, Сашко!.. Что у тебя?.. Прием!..

— Командир, ты был прав!.. Здесь мины — штук шесть!.. Итальянские — с ловушкой, в пластиковых корпусах... Прием!.. — звучит из передатчика глухой, напряженный голос Силина.

— Понял тебя!.. Вертушке больше приткнуться некуда!.. До нее сорок минут — успеешь распатронить?.. Прием!..

— Приступаю, командир! Уведи мужиков — чохом могут сдетонировать... Прием!..

— Понял, увожу! — кричит в приемник Сарматов, потом поворачивается к Алану: — Блин, у вертушки и секунды не будет другую площадку искать!.. Подхватить нас и рвать — пока «Фантомы» движки заводят!..