Русский Рэмбо для бизнес-леди, стр. 25

Скиф проснулся, как в далеком детстве, от яркого света и звонкого пения птиц. Но за окном только-только начинался декабрь, выморозивший оконные стекла по краям узорной рамкой, как серебряным окладом на иконе. А иконами самыми разными в этой избе были увешаны все стены. В клетках под потолком заливался кенарь, титикали овсянки.

– Доброго утречка! – приветливо поклонилась ему молодая женщина с повязанной платком головой. – Вставайте, завтракать пора. Сегодня пятница – без маслица, значит. Но если отец Мирослав даст для вас благословение…

– Без маслица так без маслица. Порядок нарушать не будем. – Скиф поскреб рукой по бороде. – Может, вот только побриться бы, если церковь дозволяет в пятницу.

– В печке в чугунке водичка теплая, – снова приветливо улыбнулась женщина. Скиф разложил на столе свои бритвенные принадлежности. Хозяйка поставила на стол чугунок с водой. Скиф пододвинул к себе потемневшее от старости зеркало – на него смотрел оттуда бородатый сербский четник.

В то самое лето 1986 года в Афгане, в день прилета жены в командировку в расположение части, капитан Скворцов нагладко выбрился до синевы специально припасенным для этой цели золингеновским лезвием.

Под носом после снятых усов осталась светлая полоска.

"Жена усатых не любит", – объяснил он тогда их командиру, полковнику Павлову.

Павлов после женитьбы Скифа на дочери высокопоставленного сановника из ЦК КПСС стал относиться к своему комбату с некоторой осторожностью.

Не к каждому в Афган может прилететь на встречу жена. Но Ольга каким-то непонятным образом смогла.

Жена с месячным стажем семейной жизни, а в невестах проходила и того меньше. Их расписали досрочно по просьбе родственников – у Скифа заканчивался отпуск, который он получил по случаю награждения вторым орденом Красной Звезды. А медовый месяц им довелось провести на горных тропах в тылу моджахедов – и на этом на их семейной жизни была поставлена большая черная точка, как в уголовном деле.

Более трех лет в Афгане, три года пересылок и тюремных лагерей, побег из зоны перед самой амнистией. Почти два кровавых года в Нагорном Карабахе.

Затем война на горных дорогах и тропах Югославии.

Глаза истосковались по ровному простору Центральной России…

Хозяйка хлопотала у Плиты, чудно пахло пирожками с капустой.

– Хозяюшка, телевизор можно включить? – спросил Скиф, подравнивая ножницами обвислые, как у моржа усы.

Та вскинула на него испуганные голубые глаза. Понятно: пятница – постный день. Потом, перекрестившись и пробормотав что-то скороговоркой, она все-таки сняла с экрана кружевную накидочку.

Бравурный марш пропел славу новой России, началась программа новостей.

Но вдруг ножницы выпали из рук Скифа в эмалированную мисочку с водой. Он всем корпусом подался к телевизору. На экране разбитая взрывом машина "БМВ", оторванные руки-ноги водителя разбросаны по асфальту. В углу фото Ольги. Дикторша щебечет веселым голоском: "Вчера в 16.30 на ведущую нашей телекомпании Ольгу Коробову совершено покушение. Взрыв, оцениваемый специалистами в двести граммов тротилового эквивалента, разнес машину на части. Водитель погиб. По счастливой случайности Ольга Коробова задержалась в холле телецентра на десять минут. Получили легкие ранения двое случайных прохожих…"

Скиф сдернул с шеи простынку и принялся яростно стирать с бороды мыльную пену.

– А! Проснулся, воитель славы…

В избу вошел отец Мирослав, перекрестился на икону и принялся обметать снег с подола рясы:

– Чего взбеленился, будто черта, прости господи, встретил?

– Мне в Москву нужно!

– Всем туда нужно.

– Я еду прямо сейчас! У меня жена в смертельной опасности!

Гладко выбритый, коротко подстриженный и тщательно расчесанный отец Мирослав разительно отличался своим спокойствием от возбужденного, нечесаного Скифа с остатками мыла на лице.

– Присядь, брат мой, и поразмысли спокойно. Ты не поп, и жена, следовательно, у тебя не последняя.

Но-но, не след бывшему красному командиру на духовное лицо с кулаками кидаться. А теперь помысли, с чем тебе в первопрестольную ехать.

Отец Мирослав разложил перед Скифом его же деньги и документы, сомнительный украинский пас порт и двадцать семь долларов мелкими купюрами, не считая украинских купонов.

– Тебе эта фотография нравится? – отец Мирослав вытащил из бумажника Скифа блок фотографий, на котором была отрезана одна. Скиф снялся перед отъездом на родину в фотоавтомате одного из белградских универмагов. – Мне лично не нравится. Ты на ней как библейский разбойник с большой дороги.

Я одну отрезал себе на память, не возражаешь? – Отец Мирослав раскрыл паспорт, которым снабдили Скифа хохлацкие ангелы-хранители в микроавтобусе. – "Смотрицкий Иван Петрович"… Добро, что хоть еще Мелентием не окрестили, умники.

Накаленную обстановку разрядил участковый милиционер. Он вошел, держа перед собой фуражку, истово перекрестился на многочисленные образа, затем поклонился на лампадку, снова водрузил на голову фуражку для пущей официальности и с начальственной строгостью в голосе обратился к Скифу:

– Нарушаете, гражданин, паспортный режим Российской Федерации. Надо было отметиться в день приезда в отделении милиции по месту временного проживания.

– Я… Я только что приехал и не успел заявить о себе.

Милиционер снова снял фуражку и протер ее изнутри по околышку вязаной перчаткой.

– Иван Васильевич, стало быть, участковый здешний. Вы уже третий день здесь, могли бы и побеспокоиться.

Скиф вопросительно поднял брови и взглянул на отца Мирослава, тот в ответ пожал плечами и хитровато улыбнулся. Скиф протянул милиционеру свою украинскую "липу". Тот сделал какие-то пометки в своих бумагах и вынул из кармана.., российский паспорт:

– Вот, Василий Петрович, держите ваш документ и больше никогда не нарушайте.

Милиционер снова перекрестился, козырнул уже в фуражке, – Угощайся, милок, – хозяйка сунула ему пирожки в газетке. – Горячие, только из печки вынула.

Милиционер с достоинством принял подношение и громко хлопнул набухшей от снега дверью. Скиф раскрыл паспорт и с удивлением прочитал: