Ночи Калигулы. Восхождение к власти, стр. 39
XXXIX
Легионеры быстро и умело разбили палатки на вершине холма. Два шатра из дорогой персидской парчи — для Гнея Домиция Агенобарба и трех Юлий, едущих к деду-императору. Остальные, из вонючих козлиных шкур, расположились вокруг неровным овалом.
Зажигались костры у солдатских палаток. В наступающих сумерках огни казались звёздами — светло-оранжевыми и удивительно близкими. Запахло копчёной свининой и бараниной. Рабы Агенобарба накрыли стол для него и внучек императора.
Девочки брали руками горячие куски вкусного мяса, и жир стекал по тонким ладоням. Над головами опадал тяжёлыми синими складками навес, совершенно не нужный вечером. Назойливо вилась мошкара, то и дело норовя впиться в голые руки и икры ног. Слетались на огонь стаи белесых ночных бабочек.
— Далеко ещё до Рима? — спросила Агриппина, слизывая с тонких смуглых пальцев свиной жир. И, глядя на Гнея Домиция в упор, шевелила розовым языком так, что ему мерещилось иное.
— Десять дней пути, — пояснил он, пережёвывая упругую свиную кожицу.
«Десять дней! Недостаточно, если я не поспешу!» — подумала Агриппина.
— Темнеет… Сестры, пора спать, — заметила Друзилла, вытирая руки о полотенце, поданное услужливым рабом.
Двенадцатилетняя Юлия Ливилла подобрала куклу, лежащую у табурета, и послушно ушла в шатёр. Агриппина метнула на старшую сестру взгляд, полный укора.
В шатре, лёжа среди пышных подушек и мягких покрывал, Агриппина прислушалась к сонному сопению младшей сестры и шёпотом спросила у Друзиллы:
— Скажи, сестра, больно ли лишиться невинности?
— А я почём знаю?! — возмутилась Друзилла, приподнимая над подушками растрёпанную рыжую голову.
— Знаешь! — зловеще возразила Агриппина. — Мне известно про тебя и Гая. Я видела вас вместе!
Друзилла ощутила, как похолодели кончики пальцев. Непослушный язык еле-еле ворочался во рту.
— И ты… Выдашь нас?.. — невнятно пробормотала она.
— Нет, — Агриппина пытливо взглянула на сестру. — Если ты поможешь мне сойтись с Агенобарбом!
— Как помочь тебе? — облегчённо рассмеялась Друзилла. — Когда все заснут — иди к нему в шатёр! Или хочешь, чтобы я пошла с тобой?
— Обойдусь и без тебя, — сердито сверкнула глазами Агриппина. — Лучше научи, что делать, чтобы Агенобарб не отверг меня. Иначе я с ума сойду от стыда.
Друзилла задумалась.
— Целуй его вот так, — наконец сказала она, наклонившись к руке сестры и прижавшись к ней полураскрытыми губами. Агриппина ощутила лёгкий нажим зубов и мимолётное движение языка.
— Лизать его? И обслюнявить? — с лёгкой брезгливостью спросила она.
— Когда твоя слюна смешается с его слюной, ты ощутишь ни с чем не сравнимую сладость, — простонала Друзилла, обхватив руками подушку. Уткнувшись горящим лицом в прохладный шёлк, она остро затосковала о Калигуле.
Агриппина украдкой выглянула из шатра. Темно и тихо. Чёрные тени легионеров неслышно двигаются у далёких палаток. Рубиново тлеют угли догорающих костров. Пообещав изрядную жертву Венере, девушка проскользнула в шатёр Агенобарба.
Шорох в углу шатра разбудил Гнея Домиция Агенобарба.
— Кто там? — заорал он, хватаясь за рукоять меча.
— Тише. Или проснутся рабы… — раздался тихий голос.
Агенобарб прищурился и, при неярком свете факела, различил тонкую фигурку Агриппины.
— Что тебе угодно, благородная Агриппина? — пробормотал он, приподнимаясь на постели.
Девушка не ответила. Она неспешно приблизилась к Агенобарбу с отрешённо сияющей улыбкой на губах. Патриций невольно сравнил её с теми, кто, не пробудившись ото сна, бродит по дому лунными ночами. Но взгляд Агриппины не был пуст и безжизнен. В серо-зелёных, кошачьих, чуть приподнятых к вискам глазах светился греховный призыв.
Агриппина откинула край темно-красного покрывала и задержала взгляд на сильных мускулистых ногах Агенобарба, поросших тёмными волосами.
«Именно такой мне и нужен!» — удовлетворённо подумала она. И прилегла на ложе, рядом с изумлённым мужчиной.
Агриппина подсознательно почувствовала, что нужно сказать что-то, чтобы нарушить гнетущее молчание.
— Ты мил мне, Гней Домиций, — сказала она, бесстыдно приблизив лицо к небритой щеке Агенобарба. — А я мила тебе?
— Да, конечно! — поспешно заверил он, предусмотрительно отодвигаясь на край постели.
Агриппина настойчиво ползла за ним. Агенобарб чувствовал гладкую упругость её шелковистых ляжек. Если бы эта похожая на наяду девушка была гетерой или плебейкой! Тогда Агенобарб давно уже навалился бы на неё, разрывая в клочья голубую полупрозрачную тунику… Но как вести себя с внучкой императора?!
— Тогда поцелуй меня… — сладко шептала Агриппина, поднимая край туники.
Агенобарбу открылась хрупкая нагота девушки. Кровь бурлила. Благоразумие покидало его. «Внучка императора… — натужно дыша, думал он. — Какая честь…»
— Я должен прежде попросить позволения у цезаря… — шептал он, жадно ощупывая податливое тело Агриппины.
— Неужели ты попросишь у деда разрешения переспать со мной? — скаля мелкие зубы, смеялась Агриппина. Вызовом Агенобарбу звучал смех девочки. И тогда тридцатилетнему мужчине невыносимо захотелось подчинить себе наглую девчонку, которая вдвое моложе его, но ведёт себя так, словно они равны. Прикрыть собой почти невесомое тело, изломать её в грубых объятиях, больно искусать её смеющиеся губы.
— Ты насмехашься надо мной? — Агенобарб задрал тунику Агриппины и прижался губами к вздрагивающему животу. — Никто не смеет потешаться над Гнеем Домицием Агенобарбом! Смотри, как бы не пришлось пожалеть!..
Агриппина с озорной усмешкой раздвинула ноги.
— Я не боюсь тебя, патриций! — томно простонала она. — Но знай: если овладеешь мною — должен будешь жениться на мне!
— Я попрошу у цезаря твоей руки, — хрипло пообещал он, наваливаясь на девушку.
«Никогда прежде я не встречал женщины, подобной Агриппине! Такова ли она со всеми мужчинами, или только со мной?» — пьянея от желания, думал Агенобарб. И ему страстно захотелось быть первым и единственным в жизни и постели девушки. Чтобы только ему принадлежало это тело — чистое, хрупкое, соблазнительное и порочное. — «Если она окажется девственницей — я на коленях буду умолять Тиберия…»
Агриппина оказалась девственницей.
XL
Тиберий в последний раз в жизни ехал в Рим.
В поездку он взял с собой любимого повара, любимого лекаря, любимого астролога, полдюжины изощрённых спинтриев и любимую змею. Змея — пятнистая обитательница влажных африканских лесов — дремала в позолоченной клетке, которую несли два раба, продев длинный шест в массивное кольцо.
Часто делались остановки. Император, кряхтя, выбирался из носилок и подходил к змеиной клетке. Он подолгу любовался чешуёй, неуловимо меняющей цвет, и тонким раздвоенным языком, свисающим изо рта. Маленькие круглые глазки змеи неотрывно следили за Тиберием. Если предположить, что змеи умеют думать, то мысли этой звучали бы примерно так: «Ты, человек, смотрящий на меня сквозь прутья тюрьмы, в которую посадил меня ради собственной утехи. По твоей воле я покинула лес, где мои собратья, подобно гибким лианам, свисают с узловатых ветвей вечнозелёных деревьев. Я ненавижу тебя. Ты лишил меня удовольствия дикой охоты. Я забыла, как сладко напрягается длинное тело, когда мелкая тварь прошелестит вблизи меня. Но ты мудр! Ты приносишь мне дохлых мышей и кроликов, чтобы я отяжелела, объевшишь неподвижной, мёртвой пищей. Иначе я проскользну сквозь частые прутья и с удовольствием поохочусь за тобой!»
Тиберий, не отводя от змеи зачарованного взгляда, протянул правую руку. Раб вложил в неё подносик с предварительно изловленной и задушенной мышью. Император наколол мышь на длинный нож и осторожно просунул в клетку. Змея лениво сдвинула тяжёлые кольца и неспешно натянулась открытым ртом на предложенную добычу, убитую не ею.