Ночи Калигулы. Падение в бездну, стр. 82
— Разумеется! — оживился Гай. — Вели легионерам прогуляться по окрестным селениям. Пусть отберут из жителей Галлии самых рослых, пригодных для триумфа. Окрасим им всем волосы в рыжий цвет, оденем в шкуры, дадим им варварские имена и повезём в Рим, чтобы я отпраздновал такой триумф, какого Рим ещё не видел!
Мечтая о торжественном возвращении, Гай нахлестнул коня и подставил лицо прохладному ветру.
LXXIII
Гай задумал совершить триумфальный въезд в день своего рождения — накануне сентябрьских календ.
Остановившись в двух днях пути от Рима, он послал в Сенат гонца.
«Сенаторам запрещается воздавать почести императору», — гласило послание.
Выцарапывая угловатые буквы на восковой табличке, Калигула злорадствовал. «Сенат не властен над императором, — думал он. — Они не смеют назначать мне триумф и ставить тем самым себя в положение высшей власти! Мой триумф не зависит от милости сенаторов!» Пусть знают эти триста (уже, пожалуй, не более двухсот) мужей в белых тогах с красными полосами, кто главенствует в Риме! А если они не изловчатся как следует, не придумают способ почтить Гая Цезаря, не ставя себя выше его, у императора появится новый повод рассердиться на сенаторов!
Калигула въехал в Рим, как давно мечтал: на позолоченной колеснице триумфатора. Британцы и галлы, окрашенные в рыжий цвет и одетые в плащи из бараньих шкур, бежали перед императором, потрясая цепями. Гай думал: как поступить с ними после торжества? Отпустить, дав несколько монет, как и обещал? Или довести триумф до конца, заставив пленников сражаться друг с другом до смерти?
Граждане всех сословий собирались на пути императора, выкрикивая положенные приветствия. Девушки выглядывали из верхних окон инсул и сыпали розовые лепестки на Священную дорогу, по которой неслась колесница, запряжённая четвёркой лошадей. Квириты, их жены и дети громко выражали радость. Но улыбки римлян были натянутыми, неискренними. Неистовое ликование, с которым встречали Гая в первые месяцы правления, исчезло. Калигула променял народную любовь на страх. В Риме пахло кровью. О Тиберии теперь вспоминали с сожалением.
Колесница, украшенная гирляндами цветов, въехала на Форум и остановилась у ступеней Сената. Гай сошёл с колесницы, оттолкнув раба, которому традиционно полагалось стоять позади триумфатора и следить, чтобы тот не упал, если слава вскружит голову.
Калигула вошёл в курию. Сенаторы, поднявшись с мест, встретили его овацией. Мелкие монеты со звоном сыпались на пол. Гай подошёл к мраморному креслу с ручками, вырезанными в форме львиных голов, и присел. Мрачно оглядел стоящих сенаторов.
Ему поднесли золотую чашу, наполненную вином. Гай обхватил её двумя ладонями и долго рассматривал в вине своё отображение, искажённое разбегающимися кругами.
— Почему не поставили мне триумфальную арку? — подняв голову, хмуро поинтересовался он. — Неужели я недостоин такой чести?
Взгляд Калигулы — подозрительный, исподлобья — с недавних пор оказывал на патрициев действие, которое приписывалось Горгоне Медузе. Они каменели и теряли дар речи. Императору ответила тишина.
— Прости, божественный Гай, — наконец осмелился ответить сенатор Аспренат. — Ты запретил воздавать тебе почести. Мы не решились ослушаться тебя.
Гай с презрением оглядел Аспрената. Немолодой, в меру полный сенатор старательно согнулся в поклоне. Круглое несчастное лицо выражало такую мольбу, что Калигула рассмеялся, а не рассердился.
— Я хотел посмотреть: что вы по собственному почину сделаете для моей славы, — заявил он.
— Все, что прикажешь, великий цезарь! — поспешно заверил Аспренат. — Только повели — возведём триумфальную арку и статую из чистого золота…
— Замолчи, — поморщился Гай. Лесть, прежде приятная, теперь раздражала его. Калигулу интересовали не Аспренат и ему подобные, а те сенаторы, которые сухо молчали и глядели прямо перед собой осуждающим взглядом. Их, не желавших унижаться самостоятельно, более всего желал унизить Гай.
Он поднялся с кресла и медленно прошёлся перед полукруглыми скамьями сенаторов, сцепив руки за спиной.
— Вы ненавидите меня! — голосом, срывающимся от волнения, крикнул он.
Сенаторы зашумели, на все голоса опровергая заявление цезаря.
— Ненавидите! — по слогам повторил он и продолжил более спокойно: — За то, что я — такой, какими вы хотите быть, но не смеете себе позволить!
Сенаторы исподтишка переглядывались. Некоторые нахмурились. Другие затаили жёлчную улыбку, слушая громкий голос императора.
Калигула говорил:
— Должно быть, не один из вас в юности заглядывался на красивую сестрицу. Или мечтал избавиться от брата, с которым разделил отцовское наследство. Но испугался навлечь на себя всеобщее презрение! Я тем отличаюсь от вас, что ничего не боюсь! Я — бог!
Он отпил глоток вина, стараясь промочить пересохшее горло.
— От мерзких инстинктов вы избавляетесь, истязая рабов! — снова загремел под сводами курии его голос. — Ваши жены, недовольные причёской, острыми шпильками колют в грудь рабынь. На большее вы не осмеливаетесь! — Гай презрительно усмехнулся. — Я смею все. Я истязаю вас! И вы, гордость Рима, терпите побои и оскорбления, потому что у вас рабские душонки! Вы — мои рабы!
Он бросил на пол чашу и покинул курию. Сенаторы, дождавшись его ухода, заёрзали на скамьях и зашумели возмущённо, доказывая соседям и самим себе, что уж они-то не рабы и не боятся гнева принцепса.
Калигула пересёк Форум и вбежал в храм Кастора и Поллукса. Добрался до опочивальни, пробежав по переходам, соединявшим храм с Палатинским дворцом.
Цезония уже находилась во дворце. Отдавала приказы: что приготовить на обед и где поставить коринфские вазы, полученные в наследство от недавно умершего всадника. Римлянам особым указом было велено назначать императора сонаследником родственников. Завещания, в которых не значилось имя Гая Цезаря, объявлялись недействительными.
Увидев Гая, Цезония поспешила к нему.
— Что с тобой? — спросила, заботливо положив ладонь на разгорячённый лоб мужа.
Калигула обнял Цезонию и спрятал злое лицо на её плече.
— Я ненавижу Рим! — признался он. — Весною мы сядем на корабль и отчалим в Александрию. Этот город, жаркий, изысканный и сладострастный, станет моей столицей. Изредка будем наведыватся в Италию. Но не в Рим! В Анциум — прибрежный городок, где я родился. В Рим я больше не ступлю ногой!
— Скорее бы… — прошептала Цезония. — Рим и мне надоел. Горожане смотрят на меня с такой злобой…
— Теперь я понимаю, почему Тиберий жил на Капри, — заметил он и простонал тоскливо: — Ненавижу Рим! Ненавижу сенаторов!..
Цезония поняла: Гай нуждается в утешении. Она обязана отвлечь его от дурных мыслей, иначе не одна голова покатится на Гемонию! Она содрогнулась вспомнив, как Гай угрожал ей. Жить с Калигулой, делить с ним постель и стол, все равно что ходить по лезвию ножа. Но какая честь — быть императрицей! Особенно для Цезонии — женщины не первой молодости, не особенно красивой, небогатой и разведённой.
— Успокойся, — шептала она, поглаживая рыжеволосую голову Гая. — Я собираюсь устроить великолепный праздник, чтобы ты повеселился и ненадолго позабыл о государственных заботах.
Услышав о предстоящем празднике, Гай повесел.
— Ты знаешь, как угодить мне! — шепнул он, целуя Цезонию.
В Александрию Гай решил отъехать с такой пышностью, которая не снилась даже царице Клеопатре.
Осень и зиму он решил потратить на сбор денег. Казна, оставленная Тиберием, давно опустела. Вспомнив, с какой жадностью галльская знать накинулась на тряпки и драгоценности сестёр, Гай повеселел. Он решил устроить торги и распродать по высоким ценам вещи, принадлежавшие некогда Августу, его супруге Ливии и Тиберию.
Торги проходили в амфитеатре. Богатые римляне с жёнами и детьми заняли полукруглые скамьи. На арене кучей были свалены ткани, статуи, коринфские вазы, мебель, зеркала и поношенные одежды.