Ночи Калигулы. Падение в бездну, стр. 49

— Я здесь, Гай Цезарь! Доверься мне — и я облегчу твою печаль! — вкрадчиво шептала она. Возможно, страдающий Калигула не разбирает слов. Но тон — мягкий, завораживающий — непременно должен повлиять на него.

Голос Цезонии и впрямь напомнил Гаю нечто, что он давно неосознанно искал.

— Твоё зелье! — проговорил он, приподнимаясь на локте. — Дай мне выпить!

— Да, цезарь, — Цезония поспешно сползла с ложа и бросилась к заветному сундуку.

Руки вдруг стали непослушными, неуклюжими. Цезония с трудом открыла сундук, изломав ногти правой руки. «Император помнил о моем зелье! — возбуждённо думала она. — Значит, вспоминал и обо мне! Смерть Друзиллы была не напрасной!»

Выпив дурманящее зелье Цезонии, Калигула ощутил знакомое облегчение. Тело снова плавало в воображаемом море — теплом, прогретом солнечными лучами. Цезония лежала рядом с Гаем, обволакивая его ласками, поцелуями, длинным обнажённым телом. Калигула в изнеможении закрывал глаза, и тогда ему казалось, что он любит свою вечную Друзиллу.

Гай проснулся на рассвете. В горле горчило, кружилась голова. На краю ложа сидела обнажённая Цезония. Линии её спины и бёдер мягко вырисовывались в серо-голубом рассветном полумраке. Калигула потянулся к Цезонии, небрежным жестом погладил её по бедру. Не ощутил ничего — ни сладостной дрожи, ни умилённой нежности. Возбуждение, охватившее его ночью, забылось бесследно. Цезония — не Друзилла. Присутствие обнажённой матроны в опочивальне покойной сестры теперь казалось оскорбительным.

— Уходи, — велел Гай, поднимаясь с постели и подбирая с пола брошенную тунику.

Цезония не послушалась. Сладострастно улыбнувшись, она подошла к императору и положила его руки себе на грудь. Он равнодушно смотрел на обнажённое тело Цезонии. Матрона призывно качнула бёдрами, стараясь пробудить в нем желание. Она знала: желание — страшная сила.

Калигула долго смотрел на неё, не говоря ни слова. Взгляд его был столь тяжёл, что заставил Цезонию устыдиться собственной наготы. Раздеться перед мужчиной ей не было стыдно. Но раздеться напрасно, вызвав лёгкую насмешку вместо страсти, казалось невыносимым позором. Нагнувшись, Цезония подобрала с пола зеленое покрывало и завернулась в него.

Гай усмехнулся уголком рта. Постоял ещё немного, разглядывая узкое лицо женщины, и молча вышел.

Цезония осталась одна. Поспешно оделась и пригладила растрёпанные волосы. На столике около зеркала лежали драгоценности Друзиллы. Цезония примерила кольцо с сапфиром. Вытянула руку, полюбовалась игрой камня.

«В один прекрасный день эти украшения будут мои, — решила она. — Мне незачем воровать их. Гай Цезарь сам подарит мне кольца и ожерелья Друзиллы. А я ещё подумаю — достаточно ли они роскошны для меня!»

Стащив кольцо Друзиллы с безымянного пальца, Цезония пренебрежительно отбросила его на столик. Подошла к окну и, приотворив его, выглянула в сад. Павлины, грациозно переставляя лапы, бродили по розовым дорожкам. Мраморные статуи отражались в зыбкой воде пруда вниз головой.

«Я добьюсь своего! — думала Цезония, рассеянно перебегая взглядом от аравийских пальм до багряных лоз дикого винограда. — Этот роскошный дворец станет моим. Рим будет принадлежать мне, брошенной, с позором изгнанной из супружеского дома, жившей в жалкой инсуле на последние гроши! Гай Цезарь вернётся ко мне ради зелья. Второй и третий раз он тоже придёт ради зелья. Но рано или поздно настанет день, когда он постучится в мою кубикулу ради меня самой! Я подожду».

L

Калигула смыл с лица заскорузлый слой пыли, испещрённый тонкими кривыми полосками — следами слез. Сменил грязную, рваную тунику на новую, вышитую золотом. Траур по Друзилле окончился.

— Зачем скорбеть по Друзилле? — сказал он Ироду Агриппе. — Она стала богиней. Она вознеслась в заоблачную высь и терпеливо ожидает меня. Чтобы соединиться с ней после смерти я тоже должен стать богом. Впрочем, я и так — бог, — невозмутимо закончил он.

Агриппа покорно склонил голову. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Насмешку вызывала религия римлян, бывшая, по мнению Агриппы, весьма глупой. Иудей презирал божков, которые любят, ссорятся и совершают глупости, подобно простым смертным. Настоящий Бог стоит выше обыкновенных людских страстей. Он создал человека по своему образу и подобию. А римских богов создали люди, наделив их земными характерами, любовными проказами и приключениями.

Агриппа жалел Калигулу. Нелегко потерять любимое существо. «Если бы сейчас умерла моя верная Кипра, я разодрал бы одежды и посыпал голову пеплом. Римляне, завидев такое, наверняка назвали бы меня сумасшедшим. А мне кажется безумным император, возомнивший себя богом, — подумал он, передёрнув плечами. — Каждый народ скорбит и радуется по-своему».

Агриппа неожиданно ударил себя по лбу. Иудей вспомнил: именно он сообщил Гаю, что видел Друзиллу, летящую из погребального костра на небо. Он ощутил неловкость, словно был частично виноват в безумии Калигулы. «Да я-то тут причём?! — настойчиво убеждал он самого себя, стараясь освободиться от неприятного чувства вины. — Это все римская религия! Если собрать всех местных богов и богинь в один храм — им недостанет места. А римлянам все мало! Стоит умереть какому-нибудь императору — сразу же объявляют его божественным. Не хватало только живого бога! Вот он и объявился!»

— Каким богом я буду? — восторженно шептал Гай, не обращая внимания на выразительную мимику Агриппы. — Юпитером? Аполлоном? Меркурием? Или возьму себе новое имя? Как зовут твоего бога, Агриппа? — повернувшись к иудею, громко спросил он.

— Имени его никто не знает. Верующие зовут его Элоим, что значит: Бог-творец. Или Адонай, Господь. А ещё — Иегова, вечно сущий.

Гай насмешливо подумал: «Какая глупая религия!» То же самое думал Агриппа о римской вере.

— Хочешь, я велю поставить на Капитолии статую твоего бога? — Калигула дружелюбно хлопнул Агриппу по плечу. — Недавно я повелел установить там статую Изиды, которой поклонялась Друзилла, — вспомнив о мёртвой, он снова загрустил.

— Мой бог — не статуя! — испуганно замотал головой иудей. — Он разгневается, если кто-то высечет его изображение из мрамора или дерева. И нашлёт на землю наказание: моровую язву, всепожирающую саранчу или жаб прыгающих!

Калигула расхохотался:

— Жаб прыгающих?! Надо же, как страшно!

Агриппа хотел возразить. Поведать Гаю, что даже египетскому фараону стало страшно, когда жабы покрыли поля и пастбища. Ни зверю, ни домашней скотине не осталось места, где ступить!.. Но иудей промолчал. Он засмеялся, подобострастно вторя Калигуле. По спине Агриппы ползали отвратительные мурашки. Он удручённо подумал, что Бог, которого раввины его земли называют Богом Гнева, непременно рассердится на иудея, смеющегося над его чудесами.

«Грозный Бог на небе, грозный император на земле! Кто из них страшнее? — размышлял Агриппа. — На суд Отца Небесного я попаду ещё не скоро. А император здесь, передо мной. Подозрителен взгляд его глубоко запавших глаз! Я готов сделать что угодно, лишь бы не вызвать гнева Гая Цезаря! Есть свинину, страусятину, собачатину и всю прочую мерзость, запретную для меня!»

Калигула сильно хлопнул Агриппу по плечу.

— Скучно! — зевнул он. — Поехали в термы! Развлечёмся.

— Нет! — смущённо затряс бородой Агриппа. Иудей не посещал общественные термы. Стоило обнажиться — и все мужчины с насмешливым любопытством косились на него. Рассматривали обрезанную плоть.

— Тогда в лупанар, — решил Гай.

Агриппа радостно кивнул, соглашаясь. Предвкушая удовольствие, плотоядно потёр ладони.

— На Субуре появилось новое местечко! — пакостно ухмыляясь, зашептал он на ухо Гаю. — Женщины, только что привезённые из Сирии, танцуют обнажёнными.

— Среди них есть рыжие? — изменившимся голосом спросил Калигула.

— Хочешь рыжую? Найдём! — успокоил его Агриппа.