Жиган и бывший мент, стр. 56
«Вот и отлично! – подумал Панфилов. – Ну давай, Макеев, ползи вниз! Давай!»
Он не мог видеть, услышал ли Макеев его безмолвный призыв, все его внимание было сосредоточено на окнах восьмого этажа.
Панфилов не хотел давать своему противнику передышки и стрелял по окнам с интервалом секунд в тридцать – вряд ли охранник рискнет высунуться… Теперь, когда Козлов был ликвидирован, неприятности им по службе были обеспечены, но нарываться на еще большие неприятности в виде ранения мог разве что законченный идиот! Панфилов предполагал именно такой ход мыслей в голове охранника. Именно так должен был думать нормальный человек, дорожащий своей жизнью.
Неизвестно, был ли Константин прав, но с восьмого этажа больше не стреляли, и Панфилов решил, что несущественно, о чем именно думает в этот момент охранник. Главное, он теперь не стреляет, и у Макеева есть возможность благополучно спуститься.
– Костя! Я здесь, внизу! – послышался наконец сзади приглушенный голос Макеева. – Уходим! Скорее! Я видел сверху милицейскую машину. Через минуту будет здесь, а то и раньше.
Выстрелив еще пару раз по окнам на восьмом этаже, Панфилов побежал вслед за Макеевым к другому концу строящегося здания, где находилась бендежка сторожа. Там, неподалеку от стройплощадки, на соседней улице была припаркована «шестерка» Макеева.
За спиной у них раздавались сирены приближающихся милицейских машин.
Глава 25
Убийство Козлова испугало Белоцерковского. Когда он получил сообщение о нем, ему сделалось плохо. Глеб Абрамович упал в кресло, и сил у него хватило только на то, чтобы дотянуться до стоящего рядом с его столом небольшого бара и ухватить бутылку, оказавшуюся ближе к нему.
Белоцерковский посмотрел на этикетку. Это оказалось виски «Johnny Walker» с черной наклейкой, «Черный Джонни». Глеб Абрамович терпеть не мог это виски. Слишком крепкое и резкое, оно сразу било по мозгам, и ноги от него становились ватными.
Но выбирать что-нибудь другое он сейчас не мог, для этого пришлось бы встать и сделать пару шагов, а у него не осталось сил даже шевелиться. Он даже не сумел заставить себя сделать самое элементарное движение – протянуть руку и взять со стола пустой стакан, из которого минут десять назад пил минеральную воду.
Глеб Абрамович Белоцерковский, от одного имени которого у многих в России появлялись признаки предынфарктного состояния, сам сейчас выглядел жалким и напуганным. У него хватило сил только на то, чтобы поднять бутылку и поднести ее к губам.
«Какая к черту язва! – думал он, вспоминая запрет своего личного врача на употребление любых напитков крепче шампанского. – Язва! А как всадят мне в голову три пули, на хрен мне тогда думать о язве?»
Выпив треть бутылки, он оторвался наконец от горлышка и, задохнувшись, закашлялся. Острая струя алкоголя воткнулась в отвыкший от крепких напитков желудок, словно осиновый кол. Глеба Абрамовича скрутило, и он, согнувшись и схватившись за живот, с трудом сдерживал приступы острой дурноты. Он сполз с кресла и свалился на пол, скрючившись на ковре.
«Нет! – думал он лихорадочно, пытаясь отвлечься и от тошноты, и от боли в желудке, и от картины своих мозгов, разбрызганных по этому же самому ковру, на котором он сейчас лежал. – Нет! Я не хочу этого! В конце концов, я не пропаду и без денег Воловика… У меня и без того хватит на все, что я задумал. Ох, как мутит! Меня сейчас наизнанку вывернет!.. Боже, как мне дурно! Клянусь, что, если сейчас перестанет тошнить, я отдам им кассету!»
Стоило ему это произнести про себя, как тут же Глебу Абрамовичу стало казаться, что его тошнит уже чуточку меньше. А вот боль в желудке почти совсем прошла. Вместо осинового кола теперь там разливалось приятное тепло, от которого проходила и дурнота.
Пролежав еще минуту, Глеб Абрамович представил вдруг, как в кабинет входит его помощник, видит его лежащим на полу…
Ему сделалось ужасно стыдно. Он начал подниматься, но едва оторвав голову от пола, заметил, что пол кабинета потерял устойчивость и слегка покачивается, словно палуба большого океанского корабля во время небольшого шторма.
Словно матрос на палубе, он поднялся и на широко расставленных ногах подошел к своему бару. Глеб Абрамович покопался среди бутылок, выбирая, что бы такое еще выпить, но вдруг махнул рукой и вновь приложился к горлышку бутылки с черной наклейкой.
Но этот раз виски не вызвало такую реакцию отторжения, и Глеб Абрамович не без некоторой гордости взглянул на бутылку, над которой ему удалось одержать маленькую победу. В голове приятно шумело, и Белоцерковскому стало гораздо спокойнее.
Картина с разбрызганными по ковру мозгами подернулась какой-то серой дымкой и стала едва различимой. Вновь подало свой голос его самолюбие.
«Я верну кассету, раз обещал самому себе, – решил Глеб Абрамович, решительно пройдясь по кабинету. – Господи, что же качает-то так? Я что, уже напился? Как мне, оказывается, мало надо… Я верну кассету. Но сначала сниму с нее копию – это раз. На всякий случай, вдруг пригодится. А она может еще и пригодиться. А два… Я верну кассету. Но не уверен, что эти бандиты сумеют ею воспользоваться… Как они там писали, послать на Главпочтамт, до востребования? Извольте, господа. Как вам будет угодно! Но только потом не обижайтесь, если что-то окажется не совсем так, как вы предполагали…»
Самым сложным в его размышлениях было решить, кому поручить переписать кассету… В принципе это можно было поручить любому из своих людей. Проблема только в том, что Глеб Абрамович ни одному из них по-настоящему не доверял. Все продажные твари! Готовы бежать за всяким, кто заплатит больше.
Разве может он быть уверен, что с этой кассеты не будет снята еще одна копия? А ему очень не хотелось посвящать в эту историю слишком много людей, а уж тем более передавать кому-то доказательства смерти Генриха Львовича Воловика. У всех у них голодные взгляды и цепкие пальцы. Стоит только дать ухватиться, не вырвешь потом…
Наконец ему в голову пришла гениальная мысль. Он сам сделает эту чертову копию! Лично! Самому себе он еще пока доверял.
Он вызвал помощника и приказал срочно принести ему в кабинет видеомагнитофон. Помощник осведомился, что Глеб Абрамович собирается делать? Не нужно ли подключить этот видеомагнитофон к телевизору?
Белоцерковский посоветовал помощнику катиться ко всем чертям со своими вопросами и ответил, что как-нибудь и сам сообразит, как на видеомагнитофоне сделать копию записи. Невелика проблема!
Помощник вопросов больше не задавал и минут через десять притащил в кабинет два видеомагнитофона, а не один, и чистую кассету. Соединив их между собой, он удалился, не сказав ни слова.
Глеб Абрамович долго смотрел на стоящую на его столе аппаратуру, но, сделав над собой усилие, сообразил, куда поставить кассету с записью, а куда – чистую. Включив оба магнитофона, он устало откинулся в кресле и внимательно уставился на сменяющиеся цифры на индикаторе. Через две минуты внимательного наблюдения он уже дремал, иногда вздрагивая, когда голова его начинала клониться вниз, и вновь ловя взглядом цифры на табло.
Белоцерковский проспал полтора часа, переписав не только тот кусок пленки, на котором была запись, но и всю ее полностью, до конца. Проснулся он с мерзким ощущением тошноты и рези в желудке. Но он хорошо помнил принятое полтора часа назад решение.
Одну из кассет он сунул обратно в свой сейф, а вторую – в карман своего пиджака. Помощнику он сообщил, что ему нужно срочно ехать, тот вызвал машину, и Глеб Абрамович, спустившись вниз, приказал шоферу везти себя в ближайшее почтовое отделение. Шофер сильно удивился столь странному приказу, но виду не подал.
Минут через десять Глеб Абрамович уже выводил своим «Паркером» на плотной серой оберточной бумаге, в которую приемщица бандеролей упаковала кассету: «Москва. Главпочтамт. До востребования…»
Он покопался в памяти и без особого труда вытащил из нее нужную фамилию – на свою память Глеб Абрамович никогда не жаловался.