Сказание о граде Ново-Китеже, стр. 55

– Подойди ближе, мирской.

Виктор поднял глаза. Втянув изжеванные старостью щеки, словно задохнувшись от ярости, на него смотрела ново-китежская владычица.

Он притянул к себе Сережу, обнял его за плечи и огляделся.

2

Их привели в Верхнюю Думу – государственный совет Ново-Китежа.

На лавках, стоявших покоем вдоль трех стен, сидели верхние люди, тяжелые, сытые, угрюмые. Виктор глядел на их медно-красные морды, распухшие от лени, обжорства и перепоя, на их отвисшие толстые щеки, на крепкие волчьи челюсти, на затылки, как из камня вытесанные, на тяжелые животы, свисавшие меж расставленных ног, и думал: «От таких добра не жди! Своими руками задушат, волчьими зубами загрызут!..»

Верхняя Дума заседала в Крестовой палате, молельне старицы. Всюду иконы, всюду суровые, изможденные лики святых. На тонких цепочках висели горящие лампады; в грубых, железных подсвечниках оплывали толстые желтые свечи. Горький их чад и копоть лампад забивали дыхание.

Старица сидела в своем высоком, красно-бархатном кресле, упираясь в пол посохом и положив ноги на скамейку с пуховой подушкой. Рядом с нею, в кресле пониже, развалился, сонно заводя маленькие осовелые глазки, посадник. Отдельно, на табурете, сидел человек в ядовито-желтом кафтане. Свет свечи упал на его лицо, и летчик узнал старшего подглядчика Патрикея Душана.

– Благослови, матушка государыня, начать, – вздохнув и почесав пузо, сказал посадник.

– Господь, благослови на мирную беседу, – откликнулась старица.,

В Крестовой палате стало тихо. Потрескивали лампады и свечи. И снова послышался басок старицы:

– Патрикей, прочитай мертвую грамоту на мирских и кузнеца Повалу!

Душан встал, развернул берестяной свиток и начал читать глухим, замогильным голосом:

– Ее боголюбие старица Нимфодора и владыка-посадник Ждан Густомысл сказали, а Верхняя Дума приговорила: мирских людей Степана, Виктора и Федора Трехпалого, а с ними же старосту Кузнецкого посада Будимира Повалу… – Душан перевел дыхание и грозно, торжественно закончил – …сжечь в железной клетке на толчке на большом костре!

– Слышал, мирской? – засмеялась клокочуще Нимфодора. – Попал ты, как кур в ощип! Не вырвешься!

Черевистый, с рожей, налитой темной кровью, верховник хохотнул злорадно:

– Попался на крючок, окунь красноперый!

Второй верховник, с мертвым под бельмом глазом, прорычал:

–. Не хотелось петушку на пир идти, да за хохолок потащили!

А третий – дряхлый, лицо с кулачок, бородка шилом, губы и щеки ввалились – прохрипел:

– Попался, который кусался!

– Говори, Патрикей, вины мирских людей! – резко сказала Нимфодора, стукнув посохом в пол.

Душан заговорил быстро, гладко, как хорошо заученное.

В оловянных глазах его сверкала подлая радость и злоба, когда он взглядывал при этом на летчика.

– Подбивали мирские люди посадских людишек идти с уязвительным оружием на Детинец, против благоуветливой государыни старицы, государя посадника и лучших верхних людей!

«Лучшие» люди, слушая, сопели, задушенно рыгали, наливались свекольным соком и, по-бычьи нагнув головы, глядели исподлобья колючими глазами на мирских.

– Словно в улей дунули, вот как загудел народ, – горестно покачал головой посадник. – Отвечай, мирской, было такое?

– Было такое! – ответил твердо Виктор, глядя в глаза посадника и шагнул к нему.

Густомысл замахал испуганно руками.

– Не подходи! Отзынь, дьявол! Стой тамо, где стоишь!

Виктор усмехнулся и отступил назад.

– Было такое! – повторил он. – Народ посадский, трудовой народ, рвется в мир, на Русь из вашей кабалы, и мы им в этом поможем!

– Не дай боже нам сей беды! – всхлипнул слезливо дряхлый верховник. И вдруг закричал запальчиво: – А мы с кем останемся? Кто работать будет?

– Ай-яй-яй! Вот горе какое! – насмешливо посочувствовал Виктор и обвел медленным взглядом верховников, словно на каждого указал пальцем. – Тебе здесь нравится, дед? – посмотрел он на дряхлого верховника. – Ну и сиди здесь, в лесочке, как дачник. А народ уйдет!

– Ранее в пень вас порубим, всех с головы на голову перепластаем! – закричала Нимфодора, стуча посохом в пол. – Тебе первому поганую голову напрочь!

– Да бейте их!.. Режь!.. Души!.. – заорали дико верховники. Они стаей кинулись на Виктора и Сережу, стиснули их в живом кольце. Они вопили, гнусили, визжали, рычали по-медвежьи: – Глотку им смолой залить!.. Ребра клещами переломать!.. На дыбу вздернуть!..

И вдруг крики, рычание, визг разом смолкли, и кольцо горячих, потных тел распалось.

В дверях стоял Памфил-Бык.

Он был в синей ферязи и мурмолке с золочеными кистями, свисавшими на плечо. Но Сережа сразу узнал его:

– Витя, гляди, юродивый с нашей Забайкальской! Виктор молча крепче прижал к себе брата. Ни на кого не глядя, братчик сел на свободный табурет. Сказал брезгливо:

– Духота и вонь у вас, как в берлоге. Окно откройте!

Душан подбежал к окну и распахнул его. Виден ста! месяц, висевший над тайгой, и слышны стали шум, говор, крики, песни осадного табора, обложившего Детинец.

– Слышите? – быстро и радостно вытянул Виктор руку к окну. – Восстал народ! А вашему царству конец!

Тяжело ступая, медленным, давящим шагом Памфил подошел к летчику. Сказал спокойно, без раздражения:

– Напишите капитану Ратных, чтобы он снял осаду с Детинца.

– Осадил Детинец не капитан, а посадские люди… – ответил Виктор.

– Чепуха! – оборвал его братчик. – Быдло не осмелилось бы на восстание. Это ваша работа, советских. А если откажетесь написать, завтра на рассвете я повешу вас и вашего брата на стенах Детинца. – От возбуждения братчик вздрагивал всем телом, как от озноба. – Не напишешь? – И, понизив голос до шепота, снова спросил: – И не полетишь со мной? Не передумал, летчик?

– Плохо ты, бандита советских люден знаешь! Памфил в бешенстве сорвал с головы мурмолку и замахнулся на летчика. Но братчика опередила Нимфодора. С. неожиданной быстротой она подбежала к Сереже и, нагнувшись, заговорила быстро и ласково:

– Покричи, внучек, своим мирским с детинской стены. Покричи, родимый. Скажи им, пущай они посадских от Детинца уведут. И будем мы снова жить в мире да в радости. А я тебе за это коврижку медовую дам, сахарку дам. Покричи, ангелочек, покричи!.

Сережа, прижав к губам сжатый кулак, чтобы не заплакать, с ужасом смотрел на зловещую старуху. А она, надвинувшись на мальчика, дыша ему в лицо вонью гнилого рта, хрипела:

– А не будешь кричать, Суровцу тебя отдам. Руки твои в суставчиках хрустнут, клещами ноготки твои вырвут и огнем подкурят!

Голова Виктора медленно закружилась от нахлынувшей слабости. Капли пота текли у него по вискам. Он чувствовал, как дрожит плечо прижавшегося к нему Сережи.

– В остатний раз спрашиваю: покричишь? – выдохнула старица.

Сережа вдруг рванулся из объятий брата и крикнул старице в лицо:

– Фиг с маком! Сама кричи, если тебе надо! Понятно?

– Сережа! – испуганно и восхищенно вскрикнул Виктор.

– Удавлю, гаденыш! – прохрипел Памфил-Бык. Он бесцеремонно оттолкнул Нимфодору и, схватив концы Сережиного выгоревшего пионерского галстука, начал медленно наматывать их на кулак, притягивая мальчика к себе.

Виктор кинулся на братчика и ударил его локтем в грудь. Памфил ответил быстрым ударом в подбородок и ударом ноги в пах. Виктор сгорбился, постоял, полузакрыв глаза, и вдруг с силой обрушил на голову Памфила стоявший на столе тяжелый железный подсвечник. Но попал не в голову, а в плечо. Братчик застонал, бешено скрипнув зубами. На помощь к нему бросился Душан. Посадник мелко крестился, старица выставила угрожающе острый конец посоха.

Верховники повскакали с лавок и медленно, неслышно, как подкрадывающаяся волчья стая, двинулись налетчика. Сейчас бросятся, исполосуют ножами и выбросят собакам. Виктор прикрыл собой Сережу и поднял подсвечник.