Последний год, стр. 62

СВАДЬБА БЕЗ ПРИДАНОГО

Хозяином бараборы оказался индеец-атапаск из племени Собачьи Ребра. Имя его можно было перевести только длинной фразой: «В Пышные Одежды Разодетый Человек». Но одет он был в лохмотья вытертых, изношенных оленьих и собачьих мехов. На лицо его жутко было смотреть. Медведь сорвал когтями его нос, снес верхнюю губу и продрал щеку так, что в дыру видны были зубы. Пышно Разодетый имел жену и двух сыновей, одетых в такие же лохмотья. Андрей понял причину этой бедности, увидев на нарах темную бутылку с дешевым можжевеловым джином.

Сначала Пышно Разодетый принял русских холодно. Они обратились к нему по-английски, а индеец, важно запахнувшись в неописуемую рвань, ответил по-английски, что он «не слышит язык белых». А когда капитан заговорил с ним по-атапасски и сказал, что они не англичане, а касяки, индеец заулыбался страшной улыбкой, пригласил их в бзрабору и крикнул жене, чтобы скорее давала еду.

— О касяках я слышал. Добрые люди, справедливые люди! Ешьте много, для касяков мне ничего не жаль, — угощал щедро Пышно Разодетый. Но джину он гостям не предложил, прихлебывая из бутылки один.

Жадно поглощая жареную лосятину, Македон Иванович начал осторожно расспрашивать хозяина, нет ли поблизости индейских стойбищ, где они могли бы купить собак. Их тропа еще не кончилась, они пойдут дальше по Юкону. Пышно Разодетый ответил, что кругом на много миль нет индейских стойбищ. Его племя ушло к подножию Небесного Белого Пояса. Почему ушло? Потому что сюда пришли белые люди, ингизы [79].

— А почему ты не ушел со своим народом? — спросил капитан.

— Ушли простые охотники, а я анкау. Мне уходить нельзя.

— Ты анкау? — удивился Андрей.

— Большой анкау! — гордо улыбнулся индеец. — Начальник красных курток называет меня «мистер Джон». Я остался охранять лес. Здесь все мое. Каждое дерево мое!

— Лес не твой, а королевы. Она приказала рубить твой лес. Ты видел просеку?

Индеец хитро посмотрел на капитана и засмеялся, как смеются над наивным ребенком.

— Каждое дерево мое! Я продал королеве мои деревья за джин. Пусть рубит. У меня много деревьев, у королевы много джина. Это хорошо. Хочешь, касяк, купить у меня лес?

— Я хочу купить твоих собак, — ответил Македон Иванович. — И собак, и упряжь, и нарту. Что ты мне ответишь, Пышно Разодетый?

Индеец помолчал, набивая и закуривая трубку.

— Сколько бутылок джина дашь мне за собак? — заговорил он, наконец, выпустив дым и ноздрями и дырой в щеке. — Мои собаки жирные, хочешь ешь, хочешь запрягай в нарту.

— Джина у нас нет.

Индеец снова помолчал, затягиваясь и выпуская дым теперь уже в три отверстия: через ноздри, дыру в щеке и через одногубый рот.

— Сколько долларов дашь за собак?

— И долларов у нас нет.

— Чем же заплатишь за собак?

Македон Иванович посмотрел вопросительно на Андрея. Тот наклонил успокаивающе голову.

— Мы заплатим тебе золотым песком, — сказал он индейцу. — Вот твоя рукавица. Полная рукавица золотого песка за собак и нарту. Хорошо?

Индеец сердито затряс головой.

— Плохо! Я пойду менять золотой песок на джин, белые люди спросят: «Где взял? Покажи это место!» Что я скажу? Ничего не скажу. Белые будут бить меня собачьей плетью.

— Бить собачьей плетью мистера Джона? — невесело улыбнулся Андрей.

— Тогда белые скажут не «мистер Джон», они скажут «грязная краснокожая собака» и будут бить плетью или палкой, — со спокойной ненавистью ответил индеец. — Не хочу золотой песок. Давай джин.

— Кабацкого забулдыгу из парня сделали! — мрачно и сердито сказал капитан. — Что же делать, Андрей Федорович? Не воровать же у бедняги собак? — Он жалобно посмотрел на Андрея. — Придется дать. А я ее, голубушку, на последний случай берег, обморозится кто из нас или захворает.

Капитан вытащил из мешка большую деревянную баклагу, откупорил и жадно понюхал.

— Эх, буль-буль, моя баклажка! — грустно сказал он, протягивая баклагу индейцу. — Бери, пока у меня рука не дрогнула. Это русская ерошка. Покрепче паршивого джина будет.

Индеец хлебнул, закашлялся и вытаращил глаза.

— Как огонь!.. Бери собак! Когда поедешь?

— Сейчас поедем, — поднялся капитан и указал на копченый олений окорок, висевший под потолком бараборы. — А это будет твой подарок нам.

— Бери! — ответил с готовностью Пышно Разодетый и бросил к ногам капитана кусок копченой оленьей грудинки. — И это бери!

— И рыбы на корм собакам давай!

— Рыбы тоже дам. Пойдем к собакам.

Индеец первый вышел из бараборы и вдруг испуганно попятился. Где-то близко хлестнул ружейный выстрел, звонким раскатом пролетев по лесу.

— Собак бьют! Ваших собак бьют! — закричал Пышно Разодетый, обеими руками прижимая к груди баклагу. — Я продал собак. Ерошку не отдам!

Откинув стоявшего на дороге индейца, Андрей и капитан побежали на выстрелы. На краю овражка остановились. Индеец был прав. Один из псов уже дергал лапами в предсмертной судороге. Хлестнул второй выстрел, и вторая собака ткнулась в снег пробитой головой. Собаки рычали и выли от страха, рвались с привязей, грызли толстые ремни Но пули укладывали их одну за другой. А когда упала последняя собака, пуля ударила в толстую сосну, за которой стояли Андрей и капитан, осыпав их снегом с перебитой ветви.

— Откуда они, подлецы, стреляют? — выгребая ошеломленно снег из-за ворота, спросил капитан.

— С сайбы стреляют! — указал Андрей на охотничий амбарчик индейца, поднятый высоко над землей. Между бревнышками саибы торчали два ружейных ствола. — Они как в крепостцу засели! Нам их пулей не достать.

— Догнали, значит! — бурно вздохнул Македон Иванович. — И поделом нам! Полдня топтались здесь, как овцы на толоке! Бежать надо. Больше ничего придумать не могу!

— Снег глубокий. Увязнем и перебьют, как куропаток, — ответил Андрей,

— У бараборы я две пары лыж видел. Попробуем?

— Что ж, попробуем!

Они побежали, согнувшись, перебегая от дерева к дереву. Вдогонку им помчались пули. К бараборе подбежали задыхаясь, с глазами, залитыми потом. К стене лачуги были прислонены две пары лыж. Встали на них и с места погнали что было сил. Надо было положить между собой и преследователями как можно больше верст. Но они понимали, что дело их почти безнадежно. Преследователи без труда достанут на полицейском посту собак и сегодня же нагонят их. Пусть нагоняют! Тогда они лягут на снег, плечо к плечу, локоть к локтю и будут драться до последнего патрона. Живыми врагам их не взять!.. Андрей на бегу пощупал ладанку на груди. Выбросить, закопать в снег? Нет, это только в последний момент!.. Не убавляя ходу, они вылетели на берег Юкона и остановились, вытирая пот с лиц снятыми шапками. От их голов столбом поднимался пар.

Внизу, прямо под ними, стояли три избы полицейского поста. К одной из них прижалась маленькая бревенчатая церквушка. Раньше они ее не заметили, да и сейчас разглядели ее потому, что церквушка вызванивала хоть и жиденько, но весело в один колокол. У дверей ее стояла нарядная упряжка: в легковую узкую нарту, увешанную цветными лентами и лисьими хвостами, были впряжены десять великолепных широкогрудных псов. На алыках их тоже висели ленты и множество маленьких колокольчиков. Невдалеке от упряжки горел длинный индейский костер и грелся погонщик, по одежде судя, индеец.

Македон Иванович завистливо вздохнул:

— Свадьба!

— А может быть, крестины? — чуть улыбнувшись, ответил Андрей, поглядел на капитана и встретил его озорной, смеющийся глаз.

Минуту они глядели друг на друга, оба чему-то улыбаясь. И вдруг, не сказав ни слова, откинулись всем корпусом назад, расставили ноги и понеслись вниз, к посту. Засвистел ветер в ушах, и на душе Андрея стало жутко и весело, как бывало в детстве, на качелях. Затормозив около церкви с полного хода, выбросив из-под лыж веера снега, капитан и Андрей упали на нарту. Погонщик индеец вцепился в задок нарты и закричал. Македон Иванович ударил его по голове копченым окороком, подарком Пышно Разодетого. Погонщик разжал руки, упал и завопил еще громче. Андрей взмахнул лежавшей на нарте плетью: