Волхв-самозванец, стр. 80

Глава 40

КУДА ВЕДЕТ ДОРОГА ДОМОЙ?

Чтобы двигаться вперед, совсем необязательно хотеть этого, достаточно поочередно делать шаг за шагом. Левой. Правой. Левой…

Волшебный клубок тянет меня вперед, не издавая ни звука, словно боясь потревожить громоздящийся на дне моей души пепел. Я послушно передвигаю ногами — так нужно. Нужно моим друзьям, не мне. Мне хочется упасть на землю, зарыться головой в прелые листья и утонуть в отчаянии. Но они ждут меня, возможно, надеются на мою помощь.

Левой.

Пустые ножны сползли набок и путаются в ногах.

Правой.

Ветер приносит мне имя любимой.

Я поднимаю голову и кричу проклятия в равнодушные небеса.

Левой.

Споткнувшись, безразлично смотрю в пустые глазницы скалящегося черепа.

Настойчивое натяжение нити, и шаг вперед правой ногой.

Сухой хруст белой кости под каблуком, словно озвученный символ тленности бытия.

В голове полный сумбур, происходящее вокруг отстранено за непроницаемую перегородку, а внутри лишь пылающая боль утраты.

— Осторожнее…

— Держи крепче.

Визжащий от ужаса инстинкт самосохранения на миг пробивается к сознанию, явив образ раскачивающихся веревок и бездонной пропасти под ногами. Горький комок подкатывает к горлу, пальцы сводит судорогой…

Но тут каменные и вместе с тем теплые руки подхватывают меня под локти и помогают ступить на землю.

— Она умерла, — шепчут мои губы. — Умерла…

Бианка осторожно поднимает меня на руки, я утыкаюсь ей в шею и плачу. Как плакал бы на руках матери, которой мне не дала судьба, ограничив жизнь той женщины, которой я обязан жизнью, мигом, отделившим рождение ребенка от первого крика, которого ей не довелось услышать. Лишь стены и равнодушные от усталости врачи внимали надсадному детскому ору, еще неосмысленно, но уже самозабвенно проклинающему этот мир за несправедливость, царящую в нем. За жестокость накрахмаленных простыней, заменивших нежные, пахнущие молоком руки мамы, за твердую соску и прогорклое молоко, за мокрые пеленки и окружающую тишину, которая не наполнится шелестом ткани, осторожным дыханием и ласковым: «Любимый…»

— Ничего не понимаю! — заявляет Пусик.

Резкий порыв ветра взъерошивает мои волосы, взволнованный голос вопрошает:

— Что это с ним?

Этот голос так похож…

— Плачет, — сообщает Бианка.

— Плачет? — переспрашивает голос Аленушки.

Я медленно поворачиваю голову и сквозь пелену, застилающую взор, смотрю на зависшую в полуметре парочку ведьм. Первая Кэт, а вторая…

Наклонившись ко мне, она спрашивает:

— Кто обидел тебя, любимый?

— Но… — Не веря глазам, я протираю их кулаками. На меня обеспокоенно смотрит пара зеленых глаз, которые одни на всем свете.

— Аленушка, — сиплым шепотом зову ее я.

— Любимый! — Обвив шею руками, царевна целует мои глаза.

Но как?! Я ведь видел… Ничего такого я и не видел — лишь кого-то в плаще с закрытым лицом — и подумал, что это Алена.

— Я думал, ты…

Каменная дева осторожно ставит меня на землю, давая возможность заключить любимую в объятия. Наши губы соприкоснулись, и мир вокруг исчез. Лишь в отдалении замолкли шаги моих друзей, которые со свойственным им тактом удалились, оставив нас наедине. Правда, звук затрещины, которым наставили на путь истинный Гнусика, прозвучал как выстрел, но это мелочи, как и его скорее напускное ворчание: «Так интересно же…»

Тут в моем повествовании идет пропуск, небольшой, страниц пять-шесть, охватывающий события часов десяти — двенадцати, но для истории это несущественно, а редакторы потребовали этого категорически. Один с пеной у рта приказал вырезать «это непотребство, своим натурализмом способное развратить юные умы», второй заявил несколько иное: «это оставить, остальное вырезать», что и осуществил, подкрепив свои аргументы «Договором о сотрудничестве», согласно которому все произведения, подпадающие под графу «После 18…», должны печататься только в их так называемой газете.

Я дрался за целостность текста аки лев, образно выражаясь, разумеется, поскольку кусать работников издательства как-то не принято, да и не поощряется, хотя порой и хочется… но речь не об этом. В конце концов с болью в сердце пришлось разделить произведение на две части: одну вы видите перед собой, а один из экземпляров второй, если кто уж очень захочет, можно найти на дне сундука Бабы Яги. Только без спросу не суйтесь туда, особенно если вы принц или царевич, а то застарелые привычки, ну, вы понимаете… бороться с ними трудно.

К тому времени, когда мы с Аленушкой вышли к компании, на их лицах явственно читались два чувства: демонстративно — тоска смертная, скрыто — уважение.

Трое-из-Тени, храня каменное спокойствие, приветствовали наше появление дружным: «Здравствуйте», и лишь Гнусик пробурчал себе под нос:

— Уже?

Кэт улыбнулась и обняла нас.

— В путь?

— Поспешим, — сказал я. Мне было стыдно перед друзьями, что забыл про них, позволив чувствам взять верх над рассудком.

— Куда пойдем? — стоя у камня, возле которого расходились три тропинки, спросила Бианка.

Заметив на валуне следы краски и предположив, что, может, где-то тут есть указатель таможенных пошлин за использование тропинок, я отбросил в сторону густую поросль плюща и прочитал следующее: «Иди куда хочешь. Дорогу домой не выбирают».

Спасибо и на том.

Выбрав уже знакомую тропинку, мы пошли дальше, обмениваясь по дороге новостями.

Я рассказал со всеми подробностями про бой с Кощеем и о прыжке неизвестной в плаще, которую принял за Алену.

— Как назад шел, только клубок знает. Я почти и не помню ничего. Дошел — да и ладно. Лучше расскажите, как вы сюда добрались.

— На помеле прилетели, — просто ответила Алена.

— Когда мы расстались… — Кэт спешилась, чтобы нам легче было с ней беседовать, и сунула метлу под мышку. — Так вот, когда мы расстались, я отправилась назад, на поиски лешего, а это верст сто, не меньше; в своих владениях Кощей всю лесную живность повывел, лишь призраки неприкаянные скитаются, гады ползают да воронье пирует.

— Этого добра там с избытком, — вставил более мягкий из бывших братьев из тени, в моральном отношении разумеется. Твердость мрамора не мне сравнивать…

— Только-только на помело села, — продолжала молодая ведьма, — смотрю — летит Змей Горыныч, глаза свои огромные выпучил, вместо огня — дым, а сам дрожит словно осиновый листок. Я встревожился:

— Что-то случилось?

— Не перебивай, — попросила Алена, — сейчас самое смешное будет.

— «Что такое?» — спрашиваю у него. Он на колени бух, окрестные деревья в щепу. «Спаси! — кричит. — Привидение!»

Пришлось заскочить в замок, с привидением разобраться. Оставила Горыныча у входа — идти дальше он наотрез отказался, как и пускать в башню с яйцами кого-то постороннего. Для меня сделал исключение. Вошла я, а саму страх разбирает: «А вдруг буйный попадется?» От Кощеева замка всякого ожидать можно. И тут — на! — башенный призрак. Я как завизжу. Ожидала чего угодно, но такого…

Аленка прыснула в кулачок, видимо находя эти события ужасно смешными. Но что такого смешного во встрече с призраком, от одного вида которого бесстрашная ведьма визжит словно бабка-ростовщица, которой приснился Раскольников?

— …вышла я к Горынычу и поставила условие, чтобы он за лешим меня свозил и привез нас обратно. Все же скорость у него побольше будет. Взамен я гарантировала вывод призрака из башни. Тихо и мирно, по-домашнему можно сказать.

— И он согласился?

— Конечно.

— Так ты избавила башню с яйцами от призрака?

— Ага. Правда, с трудом уговорила его сперва подождать, пока я вернусь с лешим, а уж потом бросаться на охоту за тобой.

— Призрак собирался искать меня?

— Не просто искать — непременно найти.