Сокрушительное бегство, стр. 32

Часть 2

ПОЧЕМУ Я ОТ ВСЕХ УБЕГАЮ?

ГЛАВА 14

Грань между бредом и видениями

Приторно пахнет цветами. И талым воском.

— А… А-а-апч…

— Будь здоров! — раздается громкий голос у самого уха. Вздрогнув, я забыл чихнуть, а когда вспомнил, было уже поздно, настрой пропал. Зато осталось свербящее жжение в носу, тяжесть в голове и желание сказать доброжелателю пару-тройку слов. Но вместо этого я предельно крат-ко пообещал:

— Постараюсь.

Приоткрыв глаза, некоторое время недоуменно рассматриваю клубящийся вокруг густой ультрамариновый туман.

— Что это? — спрашиваю я у невидимого собеседника, несколько раз подряд моргнув в надежде, что зрение прояснится.

— Хи-хи-хи, щекотно…

— Джинн!

— Что? — жизнерадостно интересуется подневольный владыка серебряного сосуда.

— Слезь с моего лица.

— Ой!

Синий туман рывком смещается в сторону, открыв моему взору окружающую обстановку в естественном освещении: сквозь густые облака пробивается рассеянный лунный свет, и в искусственном: дрожат на ветру бледно-желтые огоньки свечей.

— Апчхи-и-и! — Проснувшись, в груди заворочалась боль. Но не резкая, а вполне терпимая.

— Будь здоров! — тотчас произносит на удивление обходительный джинн. Это настораживает.

Зрение постепенно адаптируется к тусклому, мерцающему свету.

Приподнявшись на локтях, я, несмотря на легкое головокружение и дикую слабость, нахожу в себе силы осмотреться.

Ложе, на котором я возлежу, расположено на небольшом возвышении, покрытом, словно живым ковром, крупными орхидеями. Их белесые, почти прозрачные цветки загадочно сияют в лунном свете и распространяют тот пресыщенный сладостью аромат, от которого хочется раскатисто чихнуть.

— Апчхи!.. Ой!

— Будь здоров! — Тут как тут возник джинн, окончательно утвердив меня в подозрениях по его адресу. Либо заболел, либо… теряюсь в догадках, что еще могло так на него повлиять. А он, словно задавшись целью окончательно убедить меня в обоснованности этих сомнений, любезно спрашивает: — У тебя, часом, не насморк?

— Нет.

— А то я средство хорошее знаю.

— Пурген? — с подозрением интересуюсь я, вспомнив старый врачебный анекдот.

— А… Нет. Мятный чай с медом диких пчел и молоком верблюдиц.

— Тоже диких?

— Кого?

— Верблюдиц.

— Зачем? Лучше домашних.

— А есть разница? — удивился я.

— Вай! А ты пробовал доить дикую верблюдицу? — всплеснул руками джинн.

— Нет, — честно признался я. — Впрочем, домашних тоже не доил.

— Процесс тот же, но пока поймаешь… весь мокрый будешь.

— Вспотеешь?

— Оплюет.

— Понятно, — говорю я и возвращаясь к изучению обстановки.

У основания устланного орхидеями холма блестит узкая полоска воды, по гладкой поверхности которой неспешно дрейфуют кувшинки с ядовито-желтыми цветками и широкими листьями. На выпуклой поверхности некоторых из этих листьев трепетно полощут мягким пламенем медленно тающие свечи. Отражаясь в воде, крохотные огоньки многократно множатся, образуя вокруг холма кольцо живого света, которое словно делит весь мир на две части. Та, что внутри, — четкая, реальная, а та, что снаружи, — едва различимая, наполненная космической нереальностью. Застывшие в нелепом нагромождении фигуры — сразу и не сообразишь, что это такое. Деревья не деревья… Разве что какая-то особая карликовая разновидность, лишенная к тому же признаков листвы.

— Джинн, где мы?

Призрачная субстанция нахмурилась, озабоченно сдвинув над переносицей стремительно разросшиеся брови:

— Мы это уже проходили.

— Когда? — удивился я. — Не помню.

— Так…

Джинн потянулся, громко хрустнув отложениями солей в суставах.

«Как это у него получается?» — невольно задумался я.

— Так… так… так…

Сняв тюбетейку, джинн засунул ее в карман шаровар. Взамен извлек и тотчас надел белый помятый халат и остроконечную шапку, украшенную изображениями звезд двух видов: пятиконечных красных и шестиконечных белых. Обслюнявив палец, джинн поднял его над головой и замер, вслух ведя отсчет от единицы. На счете тринадцать он опустил руку и многозначительно изрек:

— Ветер северо-восточный. Если, конечно, север — вон там, а там — восток. Следовательно, юг находится за моей спиной, а запад — где-то там.

— Только не нужно чертить меридианы, — попросил я чересчур активного джинна.

— О чем ты? — обеспокоился он. — Я пытаюсь установить первопричины твоей потери памяти.

— Может, ты просто мне скажешь, где мы находится?

— А может, все же…

— Просто ответь.

— Я не знаю, где мы находимся. Потому что…

— Почему?

— Чтобы гарантировать сохранение тайны нашего местонахождения, — сделав страшные глаза, ответил он.

— От кого тайны? — шепотом уточнил я, настороженно озираясь по сторонам.

— От твоей тетушки…

— Она здесь?! — дернулся я. Потревоженная рана отозвалась болью. Испуганные мысли, панически завывая, бросились врассыпную.

— Откуда мне знать? Я ее даже не видел никогда… Хотя бы портрет показал.

— Постой-постой! Если ты ее не видел, почему решил, что она здесь?

— Я решил?

— Ты. Так она здесь?

— Откуда она тут возьмется? Нет, конечно.

— А к чему тогда тайны?

— Именно для того, чтобы ее здесь не было.

— Ничего не понимаю.

— Это последствия потери памяти. Ну помнишь, ты открыл мой сосуд?

— Помню.

— Потом желания загадал…

— Все это я помню. Местами несколько смутно, но… Что случилось после того, как меня ранило стрелой?

— Много чего, — недовольно ответил джинн. — Зачем притворяешься, что не помнишь, где находишься?

— Но я и правда не помню. Я был без сознания. Что это за место? Цветы, плавающие свечи?

— Ах вот ты о чем… Совсем меня с толку сбил своими глупыми вопросами. Это храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.

— Храм дня и ночи драконов?

— Нет. Храм дня Великого дракона и храм ночи Великого дракона.

— Два в одном?

— Наверно… тсс…

— Что… — начал было я, но джинн, приложив палец к губам и заговорщицки подмигнув, заставил меня замолчать.

Проследив за его взглядом, ставшим каким-то маслянисто-глуповатым, я обернулся и обнаружил осторожно крадущуюся фигуру, закутанную с головой в длинную накидку. Появившись из сада сказочных деревьев, незнакомец приблизился к берегу небольшого озерца, располагавшегося на значительном удалении от изголовья моего ложа. Наличие и расположение изголовья предполагается исключительно теоретически, по местонахождению моей головы, поскольку практически ложе представляет собой ровную прямоугольную площадку два на три, без каких-либо выступающих деталей. Замерев у самой кромки воды, пришелец сбросил накидку, явив взорам свою несомненную принадлежность к прекрасной половине человечества. Неспешно разоблачаясь, ночная гостья не старалась выглядеть соблазнительно, поскольку не знала о двух парах любопытных глаз, она без всякого кокетства завораживала своей полной женственности грациозностью.

Джинн, причмокивая губами, едва различимо бормочет:

— Вай… Вай… Какой персик… Вчера смотрел — хотелось скушать, сегодня смотрю — еще больше хочется… скушать.

Раскинув руки, незнакомка запрокидывает голову, отчего ее длинные, тяжелые волосы сияющей волной струятся по спине, и замирает, нежась в лунном свете. Секунды проносятся непрерывной чередой, а я не могу отвести от нее восхищенного взора. Что-то есть в этом колдовское, первозданно прекрасное. Очаровательная девушка в мягком лунном сиянии. Она опускает руки и делает маленький шаг вперед. Узкая ступня опускается на лунную дорожку, бегущую по поверхности озера. По воде разбегаются круги, раскачивая кувшинки. Только у этих желтых цветков на листьях не горят свечи. А жаль… Еще шажок. Прелестница плавно скользит по поверхности озера, идя яко посуху.