Я искал не птицу киви, стр. 31

Почти, но не совсем — не хватало фотографии и образца подписи, чтобы пограничникам было ясно, что я — это я. Но это было уже проще. Те же друзья письменно поручились, что я тот, за кого себя выдаю. Таможенный офицер Новой Зеландии пожал руку, пожелал счастливого пути, и очень быстро я оказался в салоне самолёта, летящего далеко-далеко на север — на Гавайские острова.

На память об этом эпизоде в моём международном паспорте количество пограничных штампов о въезде в Новую Зеландию стало на один больше, чем количество штампов о выезде из неё.

Катастрофа во льдах

К сожалению, количество штампов «въезд» и «выезд» быстро сравнялось. Через год мне пришлось теперь уже въезжать в Новую Зеландию, на этот раз не имея с собой паспорта вообще.

Антарктида не стала менее суровой, чем была когда-то, и время от времени полярникам одной страны приходится помогать коллегам из другой. Много раз советские лётчики спасали участников других экспедиций, но случилось несчастье и у нас. 2 января 1979 года в Молодёжной, нашем антарктическом центре, при взлёте потерпел аварию самолёт Ил-14, раненых надо было срочно вывезти на Большую землю, и такой землёй была Новая Зеландия. Я находился на американской базе Мак-Мёрдо, когда это случилось. Уже через несколько часов после того, как здесь была получена телеграмма с просьбой о помощи, на Молодёжную вылетел тяжёлый самолёт. Я остался в радиоцентре Мак-Мёрдо, чтобы ликвидировать языковый барьер. Ведь начиная с вылета самолёта из Мак-Мёрдо и до его возвращения поддерживалась непрерывная связь с Молодёжной.

Первая телеграмма, которая через меня ушла в Молодёжную сразу написанной по-русски, только латинскими буквами, была такого содержания:

«Из Мак-Мёрдо в Молодёжную:

1. Самолёт Геркулес С-130 с позывными икс дельта альфа ноль три вылетает в 2.00 Гринвича четвёртого января со станции Мак-Мёрдо через Южный полюс на Молодёжную.

2. Сообщите высоту вашей посадочной полосы над уровнем моря, её длину, положение. Сообщите наличие авиатоплива и его тип.

3. Сообщите, какие повреждения у пострадавших и сколько их полетит в Мак-Мёрдо.

4. На борту нашего самолёта будут находиться врач и два его помощника.

5. В качестве переводчика летит советский учёный Эдуард Лысаков.

6. Сообщайте каждый час авиапогоду.

7. Сообщите частоту и расположение вашего приводного маяка»…

Постоянно включённый телетайп лениво печатал время от времени какие-то бессвязные буквы и цифры. Это шла помеха. Потом вдруг он срывался на чёткую и быструю очередь сообщения и снова замолкал. Я хватал широкую жёлтую ленту с абракадаброй русских слов, написанных латинскими буквами, делал перевод её на нормальный русский — для себя, а потом на английский — для штаба операции по спасению. После этого часть телеграмм сразу передавалась на затерянный где-то в воздухе в тысячах километров от нас самолёт. Лететь ему до Молодёжной предстояло около пяти тысяч километров.

Прямой контакт с Молодёжной удалось установить, лишь когда он подлетел туда совсем близко. Самолёт вылетел от нас утром, и только в десять вечера советский радист «Питер» (Петя, по-видимому) из Молодёжной передал сообщение о том, что самолёт ожидается там через 10 минут. Передал — и телетайп снова замолчал. Десять минут прошло, двадцать. Вокруг телетайпа собрались и лётчики, и матёрые командиры, и усталые девочки и мальчики в матросских формах — радисты. И, конечно же, пошли какие-то атмосферные разряды, помехи. Но вдруг телетайп, лениво печатавший какую-то чепуху из букв и цифр, снова чётко, скороговоркой заговорил, как всегда неожиданно, быстро написал что-то и умолк. Я схватил ленту и сначала ничего не понял: буквы были латинские, но русские слова из них не складывались. А потом — дошло. На ломаном английском далёкий русский Питер телеграфировал: «Самолёт есть земля. Все хорошо».

Не переводя, я передал желтоватую полоску бумаги радисту, он — своим начальникам. Все мы радостно переглянулись. И мы пошли в соседнюю комнату пить кофе, и молоденький, щуплый, в очках парнишка, с которым мы просидели не вставая более двенадцати часов, американский матрос-радист, по имени Дан, сказал мне, улыбнувшись: «Вы знаете, сэр, ради одного сегодняшнего дня стоило завербоваться на флот. Я просто счастлив»…

Через час самолёт начал свой долгий путь обратно. На борт он взял пятерых тяжело раненых полярников и нашего врача. Под утро стало известно, что состояние больных настолько тяжело, что самолёт лишь дозаправится в Мак-Мёрдо, сменит экипаж и сразу полетит в Новую Зеландию «Ни за одного нельзя поручиться, что он долетит туда живым», — кончалась одна из телеграмм с борта самолёта.

— Доктор Зотиков, не могли бы вы прервать свои работы здесь и отправиться с самолётом, чтобы помочь своим соотечественникам? Оказалось, что ваш врач не говорит по-английски, а из наших никто не говорит по-русски, — сказали мне под утро, за час до посадки самолёта в Мак-Мёрдо.

— Конечно, могу, — ответил я, надел что попало из полярной одежды полегче, и стоявший уже наготове вертолёт помчал меня на аэродром.

Когда самолёт с ранеными на борту сел в аэропорту Данедина, я узнал Новую Зеландию ещё с одной стороны: как страну, которая может полностью отбросить формальности, если того требуют обстоятельства. Самолёт ещё рулил по дорожке, когда пол в задней части его фюзеляжа начал медленно опускаться вниз, открывая широкий выход. В образовавшийся яркий просвет было видно, как в хвост самолёту уже пристроилась вереница таких знакомых белых машин с чёрными крестами на бортах: карет скорой помощи. Как только самолёт остановился — санитары взялись за дело, и через полминуты первая из машин, взвизгнув сиреной и вспыхнув мигающими огнями, уже рванулась в сторону, увозя двоих русских. Ещё через минуту унеслась вторая машина, за ней — третья. Ни паспортов, ни деклараций: «Потом, потом…»

Я оказался в последней машине с двумя нашими ребятами: оба лежат на носилках бледные, безучастные. От аэропорта до госпиталя километров тридцать. Опять справа и слева мягкие, покрытые яркой сочной травой холмы, речушки с ивами по берегам, тучные стада овец и коров на склонах. И воздух, удивительно влажный и полный ароматов — после абсолютно сухого, стерильного, без запахов воздуха Антарктиды. И все источает полный покой, такой странный после всего, что осталось позади. Удивительно, как действует на человека такая обстановка. И мои раненые — оба ещё час назад в состоянии, когда никто не мог поручиться, что они доживут до посадки, — вдруг открыли глаза и устало повернули головы к окнам. Блаженные улыбки забродили на их лицах. И благодарные глаза их говорили: они уже уверены теперь, что спасены, более того, почти здоровы. Один из них, который лишь недавно чуть дышал под капельницей, уже начал спрашивать и прикидывать, успеет ли он выздороветь, чтобы вернуться в Антарктиду до наступления зимы.

В госпитале все тоже пошло быстро. Сестры работали не только руками, но и улыбками, и лёд напряжения последних дней у наших ребят таял. Они лежали уже каким-то образом умытые и прибранные, заново перебинтованные и упакованные в гипс. Они вообще уже не выглядели, как люди, находящиеся в опасности. Только один из них — бортрадист Гариб Узикаев — не приходил в себя, не открывал глаз. У него был открытый перелом костей черепа, тяжёлая мозговая травма и, кроме этого, перелом многих рёбер и других костей.

В аэропорту Данедин нас встречал первый советник советского посольства в Новой Зеландии Анатолий Ботов. На другой день сюда же прилетел и временный поверенный в делах Владимир Иванович Азарушкин. Они прилетели сделать так, чтобы лечение наших ребят шло нормально, и утрясти все необходимые формальности.

Каждое утро я и наш врач Лева Голубев, который прилетел из Молодёжной с больными, начинали с посещения госпиталя, помогая врачам и сёстрам в разговорах с русскими пациентами. Больные быстро шли на поправку, только Гарибу не становилось лучше. И всё же он лежал такой чистенький, ухоженный, гладко каждый день выбритый. Сестры начали даже отпускать ему маленькие усики. Но главное, что меня при этом удивляло, — творческая изобретательность сестёр. Например, подходит одна из них, Кристина, и просит меня наговорить на её портативный магнитофон такие слова: «Гариб, проснитесь, проснитесь. Гариб, вы были больны, но сейчас выздоравливаете,… Гариб, вы среди друзей, в госпитале Новой Зеландии… Гариб, если вы слышите — откройте глаза, если не можете, сожмите их сильно несколько раз… Гариб, Гариб, проснитесь»… «А потом, сэр, не знаете ли вы, какую музыку, какие песни любит больше всего больной? Мы хотим, чтобы у него всегда играла музыка, которая ему приятна»,…