Женщина-зима, стр. 61
Семен дернул плечом:
– Я к себе домой пришел.
– Вижу. Поэтому и интересуюсь: надолго? Или временно?
– Как получится, – буркнул Семен и сразу же перешел в наступление: – Или мое место уже занято?
Любава пожала плечами неопределенно, села на дочкину кровать.
– Не думал же ты, Сема, что я одна тут останусь век вековать? Я себе цену знаю. И желающие найдутся.
– Еще бы! – не без яда подхватил Семен. – Желающие… Фиг ли не найтись на все готовое! Домина-то вон какой, гараж, постройки… Все новое…
– Так тебе постройки, что ли, стало жалко, – усмехнулась она, – что ты вернулся?
– Что ты начинаешь? – сощурился Семен. – К слову прицепилась! Постройки! Сама-то как грузовик отвоевывала, забыла? Постройки… Сам строил, можно понять.
– Ничего не прицепилась, – спокойно промолвила Любава. – Если есть за что цепляться, почему же не цепляться-то? Я это очень даже понимаю. Нажитое жалко бросать, я знаю. И не к тому этот разговор завела, чтобы упрекнуть тебя. А к тому, Сема, что сразу хочу все по местам расставить: вернулся жить – живи. А если думаешь все же бегать к ней потихоньку, то сразу уходи. Я лучше твою долю от квартиры выплачу, чем терпеть это. Мне такого счастья не надо, я обдумала это.
Семен слушал ее молча, опустив голову в пол. Не покорность выражала эта поза, а какую-то свою упрямую думку, Любава знала. Когда замолчала, выдержав небольшую паузу, заговорил Семен:
– Условия, значит, мне выставляешь… Ну что ж, понимаю. Справедливо. Но тогда и я тебе, Любовь Петровна, свои условия выдвину, встречные.
Говорил Семен складно. Видимо, речь эту выстрадал, это Любаве понравилось. Она заинтересовалась:
– Какие же?
– Не знаю, конечно, как ты тут жила без меня, дело твое. Может, был у тебя кто… Я не осуждаю.
– Не осуждает он! – не удержалась Любава, хлопнула себя по коленкам.
– Я же сказал: не осуждаю! – строго оборвал Семен. – Но впредь… При мне чтобы… эти спонсоры… Короче: появится – морду набью. Чтобы не появлялся, короче.
Теперь Любава смотрела в пол, чтобы спрятать улыбку.
– Чё лыбишься? – не понял Семен. – Или ты думала, что я стану жить на втором этаже, а на первом у тебя – твои эксперты? Чтобы ноги не было.
– Вот этого я тебе, Сема, пообещать не смогу.
– Как так?
Семен даже покраснел от эмоций. Любава не успела ответить. Внизу пронзительно длинной трелью зазвонил телефон. Звонил Тимоха:
– Мама не у вас?
– Нет.
Молчание.
– Мамку в милицию вчера увезли и с концами! – сказал он, и у Любавы внутри похолодело.
– В какую милицию? Зачем?
– Не знаю. Машина старая, наверное, в районную. – Голос Тимохи звенел от напряжения. – Теть Люб, позвоните Борис Сергеичу. У нас сети нет…
– А? – Любава ничего не успела ответить, трубку взял отец.
– Люба! Люба! Беда у нас! – закричал он. – Пропала Полина. Говорят, из-за Гуськовой…
Любава опустилась на табуретку. Ноги подкосились. Накаркала…
– Что? Пап, плохо слышно. При чем здесь Гуськовы? Объясни толком!
– Макаровне давеча заплохело! – орал он. – Ну и вот! Приехали они за Полиной. Лидия ихняя и Игорек этот беспутный…
Отец рассказывал обстоятельно, с ненужными подробностями, сто раз отступая в сторону. Но Любава не перебивала, она лихорадочно соображала, что нужно делать. Тимоха правильно сказал – первым делом разыскать Доброва. Против Гуськовых больше никто не потянет. Потом уже все остальное. В районный ОВД, в больницу…
– Семен! Выгоняй машину, у Полины беда стряслась.
Глава 20
В райотделе с ними разговаривать не стали. Дело у начальника, начальник в области на совещании. И весь разговор. Нагрубив дежурному, супруги Кольчугины отправились в райбольницу, где лежала Макаровна.
Главврач, женщина со стажем, выслушала их и развела руками:
– Не представляю, чем могу помочь. Да, действительно, Гуськова Екатерина Макаровна, семидесяти двух лет, поступила к нам вчера с приступом. Была срочно прооперирована. Удалили желчный. Представляете, что значит такая операция для женщины ее возраста? Сейчас находится в реанимации. Состояние критическое…
– Я это понимаю, – перебила Любава, не переставая нервничать. – Но моя-то сестра при чем? Ну, у Гуськовой приступ, ну, прибежали за Полиной. Дальше что? Не операцию же она сделала в полевых условиях?
– Нет, не операцию, – сдержанно ответила врачиха. – Но Полина Петровна Мороз сделала больной инъекцию анальгина, сняв тем самым боль.
– И что?
– Приехала «скорая», больная не смогла объяснить, где болит. У нее уже нигде не болело. Сняли давление и уехали. А ночью приступ повторился, да так, что еле успели довезти. Вот из-за таких горе-лекарей и страдает авторитет официальной медицины…
– Авторитет у вас страдает? – встрял Семен. – А люди не страдают оттого, что в деревне захудалого медпункта нет? Полина не страдает, что к ней день и ночь идут, плачут? А «скорая» ваша – одно название! Пока она до деревни доплюхает, сто раз помереть можно!
– Ну, фельдшерские пункты по селам не я закрывала, – обиделась врачиха. – Мы сами страдаем от недостатка машин и персонала. Что ж, время такое…
– Время? А женщину ни за что за решетку упечь, это что – время? – распалился Семен, а Любава добавила:
– Сколько раз я ей говорила: «Да плюнь ты на них на всех, ты не обязана!» Так ведь она добрая. Понимаете, ей жалко людей, она отказать не может.
– Да я понимаю, – подняла брови главврач. – От нас ничего не зависит. Заявление в милицию написали родные, они вправе. Суд разберется. Врач – что? Врач только диагноз может подтвердить и дать показания.
– А можно с ней поговорить, с Макаровной? – взмолилась Любава.
– Что вы! Нет, конечно! Она под капельницей лежит. Сейчас малейшее волнение… Вам мой совет: молитесь. Молитесь, чтобы Гуськова выжила. Она бабулька крепкая, должна подняться. Ну а не выживет… – Врачиха развела руками.
Услышав последнюю фразу, Любава почувствовала, как кровь отливает от лица. Она думала о сестре. Ни на минуту не переставала думать.
Пока Семен готовил машину, Любава дозвонилась до Доброва. Тот, человек конкретный, пообещал найти хорошего адвоката. Приедет с ним прямо в отдел. Любава почему-то не сказала мужу об этом звонке.
Сейчас они молча ехали в Завидово, хотя не знали, зачем едут туда. Любава просто знала, что должна что-то делать.
У магазина в Завидове толпился народ. Ждали машину с хлебом. Любава увидела среди женщин Дарью Капустину, свою одноклассницу.
– Останови здесь, – попросила Семена.
Едва вышла – ее окружили, стали спрашивать о сестре. Всех интересовала участь Полины. Сыпались предположения.
– Я не знаю, что делать, – призналась Любава. – В милиции не разговаривают, в больнице нос воротят. Где правду искать? Хоть вы мне посоветуйте. – Она повернулась к мужикам. – Полина вас всех лечила. А теперь ей нужна помощь, она в беду попала.
Дарья Капустина, до этого хмуро молчавшая, поднялась на крыльцо:
– До каких пор с нами будут как со скотиной? Работы нет, медпункт закрыли, бросили на самовыживание, как котят… Да еще единственную лекарку за решетку упекли! А мы молчать будем?
В толпе у магазина произошло некоторое движение.
– Да все Гуськовы эти пришлые! Бандюганы! Говорят, они машины угоняют, а потом на запчасти разбирают! А в районе у них подпольная мастерская!
– Бандиты! Воду мутят! Мало над своей женой измывался, добрался до Полины…
– Да это он Никитиных поджег!
– Да? Языком-то мы все горазды трясти. А ты ему в глаза скажи!
– И скажу! Испугал! Чего мне терять-то?
– Вот именно, мужики! – подхватила Дарья. – Нам нечего терять! Мы с вами до крайней точки доведены, нищета нищетой! Нас власти замечать не хотят! Пора им подпортить репутацию!
– Пошли к Гуськовым! – крикнул кто-то из толпы.
И взвинченная толпа двинулась к «термитнику».
Русский мужик терпелив, не скор на всякие бунты. Но уж если возникнет настроение, то пиши пропало.