Женщина-зима, стр. 36
Павел сел, а она осталась стоять. Она говорила, а он слушал ее, опустив голову.
– Я видела у Ирмы синяки по всему телу. Я – свидетель. Понял? Я все рассказала родным твоей жены по телефону. Они подключили всемирную организацию Красный Крест. Слышал о такой?
Павел вскинул на Полину испуганные глаза. Она с удовлетворением отметила, что Павел поверил ей. Полина сочиняла на ходу:
– Если факты твоего издевательства над женой подтвердятся, Ирму с ребенком в двадцать четыре часа заберут у тебя представители Красного Креста. Уяснил? Ее увезут к родным в Германию, и ты их больше никогда не увидишь. Я это все узнала для Ирмы. И я не оставлю ее, запомни, Паша!
Полина еще что-то говорила, но видела, что все самое страшное позади. Павел сник. Дыхание выровнялось, руки безвольно повисли вдоль тела.
– Сейчас ты пойдешь домой. Жена твоя наверняка уже там. Я тебя убедительно прошу, Паша: не порть ей настроение после премьеры.
Павел что-то пробормотал себе под нос и пошел прочь, слегка пошатываясь. Едва за ним закрылась дверь клуба, Полина опустилась на подоконник. Сколько она просидела так? Сквозь стеклянную дверь ей было видно, как расходились домой артисты. Крошку вывели под руки Ваня Модный с Клавдией Семеновной. Вслед за ними торопливо пересекла фойе Ольга, на бегу что-то резкое отвечая догонявшему ее Генке. Поскольку фойе было освещено, а зал – нет, то Полина видела всех, а ее не видел никто. Это ее устраивало – не было сил разговаривать и изображать веселье. Она вдруг так остро ощутила собственное одиночество, что поняла: вот сейчас начнет жалеть себя, вспоминать Колю и совсем расклеится. А как не вспоминать? Он всегда приходил ее встречать, когда она задерживалась в клубе. Они обходили вдвоем все село и, нагулявшись, возвращались домой.
Полина рассказывала мужу весь свой день, а он ей – свой. Тогда она не понимала, насколько это важно: иметь рядом кого-то, кому можно рассказать свой день…
Она вздрогнула от стука в стекло как раз за спиной. Обернулась. За окном стоял Добров и делал ей знаки. Полина пожала плечами. Тогда Добров показал, что сейчас зайдет в клуб. Он внес в танцзал аромат весны, талого снега, дыма. Полина подвинулась. Добров пристроился рядом с ней на подоконнике.
– Что-то случилось? – догадался он.
– Ничего особенного. Любовь, ревность, страсти, выяснения отношений. То, что было всегда.
– Весело вы тут живете, в Завидове…
– Да уж, скучать не приходится.
– И все-таки вы, Полина, скучаете. Разве не так?
– Нет, вы ошибаетесь, Борис. Скучать мне некогда. Это я так присела, устала сегодня. А сейчас домой пора.
– Зачем вам домой? Корову Петр Михайлович подоил, теленка напоил. Посидите со мной немножко…
– Вот вам, я смотрю, скучно у нас, – улыбнулась Полина. – По городу скучаете?
– Ничуть. Если бы вы, Полина, меня так рьяно от себя не гнали, было бы совсем хорошо.
– Вы опять? – Полина с укором взглянула на собеседника. – Мы, кажется, все с вами обсудили. Зря вы сюда приехали. Ни к чему это, Борис. Вы развлечения себе ищете, а мне жить здесь. Вы не понимаете, что такое деревня. Вот сегодня инцидент в клубе произошел, два мужика подрались из-за женщины. Никто не видел. Участники этого конфликта никому ничего не скажут, не в их интересах. И все же завтра слухи расползутся по деревне, станут обрастать самыми нелепыми подробностями. Почему так происходит? Шут его знает… Видимо, бедна событиями жизнь сельчан, и они ищут этих событий.
– Неправильно это, – покачал головой Добров. – Так зависеть от мнения людей? Получается, теперь и общаться нельзя?
– Общаться можно. Только вы человек приезжий, вы всем интересны. Зачем вы здесь появились? Чего хотите? Каждый задал себе этот вопрос, поверьте мне. И каждый, в меру своей фантазии, ответил на него. Вы уедете, а я останусь. Нужны мне эти разговоры?
– А может, я тоже останусь? – неожиданно спросил Добров и взглянул в темноте на Полину.
– Да бросьте, – отмахнулась она. – Что вам тут?
– Сам не знаю, – отвернулся Добров. – Тянет меня сюда. После того случая. Я ведь, считайте, с того света вернулся. Заново родился. Завидово теперь моя родина. И меня сюда тянет. Странно?
Полина пожала плечами:
– А мне так думается, просто у вас проблемы, и вы пытаетесь спрятаться от них, Борис.
– Я никогда не прячусь от проблем, – возразил Добров.
– Ну, скажем, даете себе передышку. Кстати, что там с вашим другом? Вы простили его?
– Произошла ошибка. Его оговорили, там была нехорошая история… В общем, вы оказались правы, Полина. Я рад, что не успел наломать дров.
– А с сыном?
– С сыном хуже, – вздохнул Добров. – Признали астму. Откуда это у него?
– Астма – это серьезно, – вздохнула Полина.
– То-то и оно…
Помолчали. Полина не торопилась уходить, и тогда Добров стал рассказывать. Он говорил о том, как проходило заседание суда. Что говорил судья, что говорила жена и что – он, Добров. Что следующее заседание суда состоится через месяц и он очень надеется забрать на лето сына. Он стал рассказывать про Ростика, про его привычки. Вспоминал его смешные словечки, проказы. Полина не удержалась и припомнила Тимохино детство, его шалости.
Засиделись. Полина спохватилась, взглянула на часы – Боже мой! Час ночи! Она вскочила с подоконника:
– Вы идите. Я оденусь и выйду позже. Не годится, чтобы нас видели вместе… так поздно.
– Да перестаньте! – Добров остановил ее, взяв за руку. – Неужели вы все это серьезно? Мы взрослые люди. Что особенного в том, что я провожу вас?
– Провожать меня не нужно. – Полина мягко отняла свои руки. – Меня в деревне никто не обидит. Идите домой.
И все же когда Полина вышла на воздух, Добров топтался на крыльце. Он подождал, пока она закроет клуб, и мужественно выдержал ее укоризненный взгляд.
– Нет, ну не могу же я бросить вас здесь одну?
– Что с вами делать, – вздохнула Полина. – Пошли.
Они возвращались по спящей деревенской улице. Фонари в деревне почти не горели. Только возле магазина да у конторы чуть теплился их сиреневатый размытый свет. Ветер нес с полей запах талого снега, влагу весны и ее равномерный гул. Он тревожил Доброва, бередил что-то давно забытое. Хотелось разговаривать, хотелось идти куда-то.
– Полина, давайте погуляем?
Добров придал своему лицу самое невинное выражение. Но Полина решительно открыла калитку:
– Нет. Я – спать. А вы, конечно, гуляйте. Вам нужно дышать свежим воздухом. – Сказала и оставила его одного.
Добров проводил ее глазами и запоздало крикнул в спину:
– Спокойной ночи!
Дверь за ней закрылась, и Добров улыбнулся. Вспомнил: «Женщина-зима».
Где-то в конце улицы лениво побрехивала собака. С противоположной стороны деревни ей вторила другая. Добров понял, что не сможет заснуть. Он неторопливо побрел вдоль заборов, забыв убрать с лица блаженную улыбку.
Глава 12
Марину поселили у бабы Кати, которую все в деревне звали Плешивкой. Самое интересное, что Плешивка вовсе таковой не являлась. Она имела довольно густую для своих лет шевелюру, которую наводила посредством химической завивки. Прозвище было не Катино, а родовое. Одного из Катиных прадедов угораздило рано облысеть. В деревне это было редкостью, и потому соседи быстренько состряпали ему прозвище – Плешивый. Потом прозвище, как водится, перешло к сыновьям, хотя у тех с растительностью на голове был полный порядок. Все Калачевы в селе с рождения звались Плешивыми. И к Кате это прозвище прилипло. Хотя у нее-то как раз волосы были густые, вьющиеся. Родилась Плешивкой и уж, видать, помирать придется с этим обидным для женщины прозвищем.
Плешивка выделила для квартирантки маленькую светлую спальню и стала с интересом приглядываться к молодой танцорке. Хотелось понять – чем живут нынешние городские девки, что у них на уме, какие интересы? Но интересов новая квартирантка открыто не проявляла. Спала до неприличия долго, потом клевала что-нибудь, как птичка, и отправлялась в клуб. Там она, говорят, беспрерывно танцевала – вела группы. Сначала к ней приходили малыши, затем – молодые девчата. А уж вечером – женщины. Народу к танцорке записалось полно. Пришлось желающих поделить и составить плотный график.