Дочки-матери, стр. 70

К Новому году в Вишневом навалило столько снега, что Юлин дом со стороны дороги стал казаться сказочным фонариком с рождественской открытки. Дорожки возле дома были аккуратно расчищены. Лерка подбежала к калитке, стукнула щеколдой, а когда мать приблизилась, она дернула за ветку вишни, торчащую из палисадника, и на Наташу обрушился ворох снега.

— Да ну тебя, — притворно проворчала Наташа больше для порядка. — Войдем к тете Юле как два снеговика! Снега натащим.

— А вот и не натащим! Вон Сашка с веником на крыльце стоит. — И, сделав ладошки лодочкой, Лерка закричала в глубь сада: — Санька, встречай гостей! Снегурочки приехали!

Гостям обрадовались. Их тут же впрягли в предпраздничную подготовку, и в доме стало шумно, оживленно и весело. Больше всех говорила, конечно же, Наташа — делилась с Юлей впечатлениями о юге, показывала фотографии, потом шепотом рассказывала о Леркиных проделках. Юля только головой качала. Выглядела она вроде бы как всегда, но… что-то изменилось в подруге за то время, которое они с Наташей не виделись. Что-то словно затаилось там, на донышке ее глаз, и иногда вдруг всплескивалось, просачиваясь наружу, и тогда Юля начинала вдруг светиться изнутри — тихо и немного торжественно. Наташе было знакомо подобное состояние в людях. Она могла даже по собственному фотоальбому точно указать, где на снимках у нее самой такое лицо. Это бывало в те моменты, когда она бывала влюблена. Или были влюблены в нее. Это состояние обычно набрасывает на людей тень некоторого превосходства, уверенности в своих силах, куражах. Наташу было не обмануть — она стала приглядываться к Юле. Если что-то есть, подруга сама расскажет. Поделится. Но та молчала на эту тему, пересказывая свое житье в Вишневом, а потом вдруг сама спросила:

— С Евгением Петровичем… так и не виделись больше?

У Наташи болью отозвался внутри Юлин вопрос.

— Ой, Юлька! Измучил он меня своим молчанием! Я ведь знаю наверняка, что ему самому трудно молчать, но он не звонит. Иногда мне кажется, я не выдержу, сама позвоню. А потом думаю — нет. Он так хочет.

— Он ведь сам приезжал к нам, — обронила Юля, раскатывая тесто.

— Когда? — Наташа уронила ложку. — Зачем?

— За Андреем. Приехал, сказал, что их санаторий оказывает поддержку воинам из “горячих точек”. И что военный госпиталь, где лечился Андрей, сделал запрос в их санаторий и все такое. Помог Андрею собраться и увез его.

— Вот как… — Наташа села на табуретку. Перестала размешивать ложкой начинку для пирога. — Ничего не спрашивал про меня?

— Ну… ты же знаешь его. — Юля развела руками. — Евгений Петрович иногда бывает таким официальным… И потом, это быстро произошло, он даже пообедать не согласился. Бегом, бегом… Сказал, что у него мало времени.

— Как он выглядел?

Юля пожала плечами:

— Как всегда, в отличной форме. Хорошо одет, подтянут. Мы не успели ни о чем поговорить.

— Понятно.

Юля немного кривила душой. Самую малость. Конечно, Бородин не спросил ее о Наташе, но было заметно, что он делает над собой усилие, что прячет глаза и нарочно нацепляет на себя этот так не идущий ему отстраненный, официальный тон. Он словно боялся вопросов. Вопросов, которые она, Юля, на правах свидетельницы их романа могла задать. Вот об этих своих соображениях и умолчала Юля в разговоре с Наташей.

Между тем за окнами стемнело. Сашка закончил развешивать по стенам гирлянды огней.

— Включай! — приказал он, и Оленька воткнула вилку в розетку. Огни под потолком вспыхнули и замигали. Под елкой что-то щелкнуло, и она завертелась. Оля запрыгала, и Сашка, не теряя солидности, стал убирать инструменты. Когда поставили стол посреди комнаты и накрыли его скатертью, во дворе вдруг звонко залаяла собака. Все как по команде прильнули к окнам. За калиткой маячила долговязая мужская фигура.

— Рожнов… — простонала Наташа.

— О Боже! — Лерка умоляюще воззрилась на мать. — Мам, как он мог узнать, где мы? Он же пьяный лежал, когда мы уезжали.

— Я записку оставила у телефона. Вдруг кто позвонит, чтобы он знал.

— Ну встречай его теперь! С праздником! — Лерка обиженно поджала губы.

А Рожнов уже входил, внося с собой клубы морозного пара и распространяя вокруг аромат свежего похмелья.

— С праздничком!

Довольный собой, стал вытаскивать из карманов кожуха яблоки и раздавать детям. Дед Мороз по-рожновски.

“Видимо, это мой крест”, — мелькнуло у Наташи в голове, но она быстро отогнала прочь эти непрошеные мысли.

Стол получился шикарным. Без красной и черной икры, но зато с пирогами, с огурцами, соленными на вишневых листьях, Наташиными маринованными грибами и приготовленными Леркой салатами.

Рожнов, как водится, быстро захмелел, устроил возню с детьми, и Наташа начала нервничать, опасаясь, не разбил бы чего ненароком. До Нового года оставалось совсем чуть-чуть, когда заскрипели половицы в сенях. Все переглянулись: собака-то не издала ни звука. Кто-то свой! Только Рожнов не обратил внимания — он заснул прямо на паласе, там, где только что возился с детьми.

— Новый год пришел, — прокомментировала Лерка звуки в сенях.

Дверь заскрипела и отворилась. Из новой порции клубов пара возник Андрей. Он широко улыбался. Сашка взвизгнул и стал выбираться из-за стола. Метнулся было в сторону брата, но Наташа остановила его. Схватила в охапку. Она уже сообразила, что Андрей стоит без костылей, самостоятельно. И что он приготовился сделать первый шаг. В комнате упали все звуки — повисла тишина. Только тикали часы в телевизоре — ждали обращения президента.

Андрей вошел в комнату. Он шел сам, не держась ни за что руками, и только подрагивающие от напряжения скулы выдавали степень его напряжения. На паласе возле стола валялись части детского конструктора. Лерка метнулась их поднимать, но Андрей уже, вероятно, успел наступить на какое-то колесико. Он покачнулся, и в это же мгновение возле него оказалась Юля. Она обвила его руками, и от этой поддержки Андрей выровнялся. Юлино лицо оказалось напротив его лица. Она сама поцеловала его — торопливо, словно он мог ускользнуть. Андрей взял в ладони ее голову, наклонился и стал целовать ее в глаза, брови, щеки, нос. Так, словно никого вокруг не было.