Салават Юлаев, стр. 66
Толстый, грузный всадник, всё время как тень следовавший за Салаватом, подхватил его и перекинул, уже бесчувственного, к себе на седло. Схватив его коня под уздцы, отбиваясь ударами топора от драгун, он промчался сквозь их цепь. Драгуны погнались за ним, окружили, но в это время подоспели лыжники Сары-Байсара. Они подкатывались под самые ноги драгунских коней, хватались за холки, за стремена, за луки, короткими ножами сбивали с седла всадников и, превратившись в конников, топтали повергнутого врага. Они защищали Кинзю с безжизненным Салаватом на седле, но не могли уже сдержать бегства башкир, лишённых своего командира.
Ещё один штурм был отбит.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Раненого Салавата бригадир Кузнецов, как старший чином, велел отвезти на родину для лечения.
В сопровождении сотни башкир везли его к родному аулу. За эти месяцы, что он провёл, не сходя с седла, в битвах, Салават много передумал. Даже обычная спутница в прежнее время — песня — реже навещала его; она любила тишину и задумчивость, а где было взять теперь тишины, когда каждый шаг надо обдумывать, когда каждый миг надо ожидать выстрела не в лоб, так в спину?
Лёжа в санях, на подушках, Салават думал теперь не о нападении или защите, не о сегодняшней неудаче. Он думал о всём большом деле, которое начал. Надо было неустанно раздувать пламя. Надо было всюду поспеть, подхватить каждую искру и разжечь ею горы и степи. Теперь, когда народ решился восстать, когда сотни русских, башкирских, татарских селений восстали, нельзя уже было терять времени, нельзя бездействовать, чтобы не ослаб жар, — и как раз в это время Салават выбыл из строя…
— Кинзя, сколько дней я лежу? — спросил Салават.
— Пятый день, агакай, — ответил Кинзя. — Лежи, лежи, не подымай головы…
— Чудак ты! Как же лежать?! Ты считай: если каждый день подымать по одной деревне, и то было бы пять деревень. Ай-ма?
— Верно, — нехотя пробурчал Кинзя.
— Ну, так вот, а я тут лежу… А ты, как баба, возле меня ходишь, башкиры спят… и огонь войны так потухнет… Раздувай огонь!..
— Тише ты, Салават, — уговаривал его друг. — Народ ведь и сам не отступится, что ты! Народ сам горит, а ты береги свои силы…
— Раздувай огонь! — не слушая, выкрикнул Салават и внезапно запел:
— Тише, Салават-агай, тише! — умолял его толстяк. — Тебе снова будет хуже, ляг на подушку.
— Молчи! — огрызнулся на него Салават. — Ещё ты, мешок, учить меня будешь?! Вот твоя подушка. — И одним движением ножа Салават распорол подушку, широко размахнул перину и выпустил пух. — Вот твоя подушка, вот твоя перина, вот твой покой!.. Седло мне!
Старый друг уговаривал Салавата, как ребёнка, но тот кричал и требовал седло. Кинзя уступил. Салавату подвели осёдланного жеребца. Когда он садился в седло, рот его перекосился от боли.
— Вот видишь! — укоризненно сказал толстяк.
— Это ты видишь, а я не вижу. Оно и лучше, что не вижу, а то бы, верно, пожалел себя, как ты или как слезливая баба.
Кинзя промолчал. Салават ехал с ним рядом. Он побледнел от боли. Каждый толчок отдавался в ране.
Они въехали в деревню, и улица её мгновенно опустела. Жители боялись, что проезжие воины будут грабить. Отряд остановился возле мечети. Салават не сходил с седла, несмотря на уговоры друзей.
Прошло много времени, прежде чем собрали народ. Аульный старшина вышел вперёд.
— Что вы за люди? Чего хотите? — спросил он важно.
— Мы пришли звать всех жягетов на войну. Кто не с нами, тот изменник. Дом того будет предан огню, сам он должен погибнуть!.. Кто не с нами, тот не мужчина!.. Кто не с нами, тот не башкирин!.. Горит война! — отвечал Салават, с каждым громким словом бледнея и становясь слабей. Рана мучила его. — Я полковник царя. Царь зовёт против бояр… Вот, раненный в битве, я приехал звать вас…
И, побелев от слабости, Салават, вместо того чтобы говорить дальше, запел:
Салават покачнулся в седле, белый как снег. Сары-Байсар подхватил его, бесчувственного.
— На войну! — закричал в один голос народ.
Мулла, стоявший на крыльце своего дома как раз против мечети, громко сказал:
— Альхасл, жягеты! Вот человек, сказавший, что он не боится меча Азраила. Аллах тотчас поразил его. Глядите, правоверные… Жягани, масалян. Он хотел идти против аллаха. Несчастный карак, дерзнувший против Азраила! Безумные, не идите за ним!
— Он ранен, — крикнул в ответ Кинзя. — Надутый верблюд, он ранен — ты понимаешь? — И старый друг, поддерживая Салавата в седле, освободил его ногу из стремени.
— Кем же, кроме аллаха, ранен он? — спросил, усмехнувшись, мулла, — Вот чудо! Вот чудо перед вами! Альхасл, жягеты, невидимая стрела сразила разбойника и богохульца. Он умер, сказав неправедное слово! — Мулла неистовствовал от ликования.
— Он не умер, — громче крикнул, краснея от злости, толстяк. — Ты, старый болван, толстый «масалян», тупая свинья, слышишь ты, я вот тебя угощу свинцом, если не замолчишь! — Кинзя вынул из-за пояса Салавата пистолет и поднял его. Мулла скрылся в своём доме.
— Полковник ранен, — сказал Кинзя, обращаясь к народу, — Отведите ему дом. Это храбрый воин. Он взял пять крепостей, а теперь ранен, но, как настоящий воин, не хочет лежать и не сходит с седла.
Бесчувственного Салавата подхватили десятки рук, но он мгновенно очнулся.
— Пустите меня, я сам пойду, — сказал он, — Акжягет, пиши список, кто идёт с нами.
Акжягет кивнул головой.
— Хорошо, агай, иди ляг… Я напишу список, а тебе нужен отдых.
Салавата внесли в избу и уложили на постель. Рана его, только что закрывшаяся, побагровела, вздулась и снова готова была открыться.
В соседней избе Акжягет писал список добровольцев. Взволнованные песней Салавата не меньше, чем в других местах словами воззваний и манифестов, юноши почти поголовно уходили с отрядом, и старики одобряли их.
Сто двадцать имён этого села были вписаны в список Акжягета.
Салават ослабел. Лёжа в постели, тихим голосом он говорил Кинзе:
— В наших войсках не хватает людей. Двести человек не должны быть без дела из-за одного Салавата. Пусть все идут под Кунгур. Государь указал взять Кунгурскую крепость. Нельзя его обмануть. Я один поеду до дому. Ты поведёшь их.
— Хорошо, хорошо, Салават, я поведу их, — успокаивал его толстяк. — Спи, тебе надо подкрепиться.
Салават задремал.
Ночью, когда он, проснувшись, встал, он услышал за перегородкой шёпот Кинзи:
— Этого бешеного медведя можно только перехитрить. Ты уведи его аргамака и сделай вид, что ушёл. Стойте в соседней деревне, а когда мы поедем вперёд, вы следуйте за нами: без своего коня он снова согласится лечь на перину и будет думать, что я один его провожаю.