Остров Буян, стр. 92

Кузя, едва покончив со сдачей своих коней на ямском дворе в Новгороде, хотел поспешить на помощь товарищам, как обещал. Но не успел он выйти из избы, как в ворота ямского двора влетело несколько богатых саней. Громко разговаривая о нападении, вошел Васька Собакин, и в избу внесли связанного бесчувственного Иванку. Кузя побледнел и остановился в нерешимости.

– Вот так-то и вышло, Кузьма, – негромко сказал над его ухом знакомый голос. – С немцем там цела толпа наскакала. Липкина Ваньку тоже схватили.

Кузя оглянулся. Рядом с ним в избе стоял Гурка.

– Идем скорее во двор. Сейчас признают меня при огне, – сказал скоморох и поспешно вышел из избы.

Кузя вышел за ним из ворот. Гурка прошел по улице и, свернув в проулок, зашел в ворота приземистого, глубоко осевшего в снег домишка. Старуха хозяйка им отворила дверь и молча впустила в избу.

– Небось, Кузьма, тут знакомцы, – успокоил Гурка товарища.

– Идите за печь, – сказала хозяйка.

Они вошли за занавеску, где на столе в плошке плавал масляный фитилек. Тут сидели уже Шарипка и Петр Шерстобит.

– Чего ж теперь делать, робята? – спросил Кузя.

– Того и делать, что выручать Иванку, – просто ответил Гурка.

– А как выручать?

– Твоя об коне забота. Коня добудь, а я уж малого выручу. Только живей! Надо мне их обогнать. Они ночевать тут станут, а я поскачу тотчас.

– Ладно, добуду коня! – сказал Кузя. – Испрошу для себя к бачке ехать, а сам пешком пойду…

Кузя пошел к подьячему, ведавшему ямским двором. Возвратясь в избу, он уже не увидел Гурки. За столом с Шерстобитом и Шарипкой сидел незнакомый казак с лицом, обвязанным тряпками.

– Ну, как дело с конем? – спросил Шерстобит.

Кузя молча опасливо показал глазами на казака. Все трое парней за столом рассмеялись.

– Есть конь? – спросил казак, и по голосу Кузя узнал в нем Гурку.

– Добыл, – ответил Кузя, – конь во дворе.

– Когда так, мне пора. Со скорой вестью по царскому делу скачу, аж рожу, гляди, обморозил! – сказал Гурка. – Ну, да то не беда – такое уж наше дело казачье!

Избитый и связанный, с заткнутым ртом, Иванка лежал в забытьи в санях. Иногда он открывал глаза, видел небо – оно, бесконечное, плыло над санями, и неугомонным, мучительным казался звон бубенцов… Иванке думалось, что они с Кузей быстрее пешком дошли до Москвы, чем его везли на воеводских лошадях…

Останавливаясь где-нибудь в деревне или городе, Васька Собакин опять затевал расспрос и побои:

– Все одно дознаюсь, с кем в татьбе на дороге ты был. Назовешь мне имяны, кто поспел бежать.

Иванка молчал. И холопы Собакина били его палками.

Его везли, как мешок репы. Иногда заволакивали в избу, а то просто оставляли в санях на морозе, покрытым рогожей…

Собакин-сын обвинял его в разбое и душегубстве, у него были доказчики, которые ему помогли спастись от беды, и Иванка знал, что угрожает ему. Его должны были теперь пытать, а затем повесить или срубить голову.

Перед самым Псковом они заехали на ночлег на ямской двор. Крутила вьюга, и Иванка был рад, когда, продержав часа три в санях под рогожами, холопы втащили его наконец в избу. Окоченевший от резкого ветра, Иванка не мог ничего поделать со своим подбородком, и зубы его щелкали мелкой дрожью, когда холопы поставили его перед Васькой Собакиным.

При свете лучины Иванка увидел рядом с Собакиным-сыном другое знакомое лицо – это был сын боярский Туров, который привел на пытку Истому. И Туров и Васька были уже пьяны.

– Вот он, тать, – указал воеводский сын, обращаясь к Турову.

– Ба-ба-ба! Да я знаю его! А ты более меня его знать повинен! – воскликнул Туров.

– Да кто ж он таков? Мне отколь его ведать? – спросил Собакин.

– Крестный он твой, – усмехнулся Туров. – Водою крещал тебя у Пароменской церкви, Ивашко-звонаренок.

– Да ну-у! Во-он ты кто! – обрадовался Собакин. – Знаю теперь, пошто ты напал и чего тебе было надо… Будет тебе еще крепче Томилки с Гаврилкой, беглый чернец!.. А ну, тезка, берись-ка за плеть, шкуру будем спущать со звонаренка…

Холоп Васька взялся за плеть.

– А ну, тяни с татя шубейку. Станем спрошать его про товарищей. Да углей, гляди, нет ли в печи горячих, – сказал Собакин.

– Вы не в застенке, проезжие! Али царского Уложения не чли и указа не знаете?! – неожиданно сказал из угла до того спавший казак с обмотанным тряпицей лицом. Он приподнялся с лавки, на которой лежал, и посмотрел на Иванку. – Татя пытать в разбое лишь в съезжей избе палач мочен, – добавил казак.

Иванка с благодарностью взглянул на него, но казак равнодушно отвернулся и снова лег.

– Ты чтой-то, казак, не спросонья брешешь?! – воскликнул Собакин-сын.

– Да нет, я отроду глуп, – отозвался казак. – Пока тверез, так все языком-то лапти плету, как выпью – тогда человек.

– Ну, ин выпей, – позвал Собакин, – да и вон из избы, тут и так тесно!

Казак приподнялся на локте.

– Совестно тебе, воеводский сын, – сказал он, – я казак, на государевой службе. Мне чуть свет скакать с вестью, и так, гляди, рожу всю обморозил, а ты в избе с собой хошь вора укладывать, а меня на двор, как собаку. Уложи своего татя в санях, и замерзнет – не жалко…

– А ты сдохнешь – кому жалеть! – огрызнулся Иванка.

– Государевых людей задевать не моги, тля! – крикнул Иванке Собакин. – Тащи его в сани назад! – велел он холопам.

Иванку снова выволокли под навес где свистел ветер и сыпался острый, колючий снег. Он лежал связанный на темном дворе, дрожал от холода и в бессильной злобе рвался из веревок, растирая еще больше израненные, растертые руки, хотя твердо знал, что ни развязать, ни порвать веревок не сможет…

Пропьянствовав ночь с Собакиным и с проезжим обмороженным казаком, на рассвете Туров собрался выехать дальше на Псков, пока Собакин с холопами еще спали. Сын боярский торопился приехать в город прежде, чем туда доберется Логин Нумменс, немец, посланный для покупки во Пскове хлеба. Тот самый немец, охрана которого спасла Собакина от нападения и захватила Иванку да вместе с тем поймала на дороге немца Ивана Липкина, беглого слугу Логина Нумменса, которого тут же и передали во власть законного господина…