Остров Буян, стр. 174

Внезапно разразились неуемные ливни. Короткие проблески жаркого июльского солнца заставляли как бы дымиться всю землю, но ненадолго – снова голубые разрывы на небе заволакивались плотной желто-серой завесой, и снова лил дождь. Стояли непроглядные, словно осенние, ночи. Псковские разъезды пробирались осторожно вдоль ночных берегов Великой, не столько стремясь напасть на врага, сколько опасаясь встречи с ним…

Пользуясь непроглядным мраком ненастья, Хованский переправлял ночь за ночью подкрепление своим смельчакам, сидевшим в лесах в Завеличье. Завелицкий отряд его вырос, окреп и начал наглеть: пастухи прибежали во Псков среди дня, крича, что полсотня московских стрельцов окружила стадо, перебила собак, отогнала коров, захватила двоих подпасков и скрылась в лес… Два рыбака не вернулись с рыбалки, и разъезд, высланный по берегу Пахомием, нашел только порванные сети на берегу и опрокинутый котелок да ложки возле костра рядом с челном, запрятанным в кустарниках. Следы копыт и свежий конский помет говорили о том, что напавшие были конники… Город взял меры предосторожности: в улицах Завеличья усилили караул у решеток, к жителям крайних домов поселили стрельцов, по огородам и на задворках всюду садили засады, боясь нападения на слободу. И вдруг ночью вспыхнул пожар невдалеке от Немецкого двора – сразу в двух рядом стоявших избах… Когда же толпа горожан набежала тушить пожар, из ближних кустов раздались внезапные выстрелы.

Завеличье, бывшее все время более спокойным, чем самый город, вдруг растревожилось. Люди стали искать родственников и друзей в застенье. Целыми днями из Завеличья возили на лошадях и носили на руках взрослые и дети различную рухлядь в город. Коровы уныло бродили по улицам, ощипывая подзаборные заросли лебеды, подорожника и ромашки. Стадо больше не выгонялось на луга. Вся жизнь Завеличья была нарушена… Народ требовал от Всегородней избы устроить облаву в лесах Завеличья. Но земские выборные опасались, что время уже упущено, что в Завеличье уже сидит крупный отряд москвичей и вылазка непременно должна превратиться в жестокую битву…

Томила Слепой и Мошницын послали к Гавриле попа Якова, чтобы позвать его в Земскую избу. Хлебник прежде всего спросил о согласии выборных на его условия.

– Все не унялся? – воскликнул поп. – Рознь учиняешь в Земской избе! Укроти гордыню!

– Ступай, поп, ступай, – возразил Гаврила. – Я тогда приду, когда головы сечь дворянам станем, в том будет розни посадской конец, а покуда мне нечего делать.

– Последнее слово, Левонтьич? – спросил поп.

– Последнее, батя!

Поп ушел.

Томила Слепой и Михайла уговорились между собой ни словом не выдать народу размолвки в Земской избе. Они говорили всем, что Гаврила не ездит во Всегороднюю из-за раны.

Не решаясь взять на себя руководство в ратных делах и стремясь к единению всех сил, кузнец и Томила созвали всех выборных на широкий совет. Первое слово на этом совете было дано стрельцам.

– Мы, стрельцы, к бою привычны под ратным началом. Дайте в начальные люди сотников наших, дворян, и не будет такого сраму, какого наделал Гаврила Демидов. Московские с нами не совладают: хоть они и ратные люди, да вроде как кречета домашние, а мы, псковитяне, – соколы вольные: у рубежа живем, ратный дух в грудях наших пуще горит! – твердо сказал пятидесятник Неволя Сидоров.

– Верно молвил! – поддержали его другие старые стрельцы.

И совет Всегородней избы порешил призвать всех дворян на земскую службу…

Шурин дворянина Сумороцкого, Захарка, сказал ему о том, что земские старосты призывают на службу ратных начальников.

– А кто даст отказ, и того в тюрьму вкинут, – шепнул Захар.

Одевшись в ратную сбрую, прицепив саблю, сунув за пояс пистолет, Сумороцкий приехал во Всегороднюю сам.

Войдя в горницу и держа в руке железный шлем с кольчужным забралом, он истово помолился на образ и поклонился Томиле.

– Слышал, земские люди, зовете на службу дворян? – сказал он.

– Надо городу начальных людей. Без начальных людей как биться? – ответил Слепой.

– Была не была, Томила Иваныч, – сказал Сумороцкий, – деды мои псковитяне, и сам я псковитин – куда деться?! Свой город в окошко не кинешь!

С этого дня Сумороцкий первый из всех дворян стал обучать посадских ратному делу.

Некоторые другие дворяне тоже согласились обучать посадских, но желающих стать воинами было так много, что сотников не хватало. Пятидесятники, десятники и старые стрельцы обучали «новоприборных».

К бою готовились в городе все. Целыми улицами собирался ремесленный и торговый люд. Монастырские служки Елизарова, Троицкого, Спасского и Мирожского монастырей составили отряды конных ратников…

Это было торжеством Томилы Слепого: единство желаний и дружбы связали весь город – даже дворян… «Белый город», единый в своих желаниях, готовый встать грудью за великое «Белое царство», за земскую правду, из вымысла делался явью…

Но вдруг, за одну дождливую темную ночь, москвичи возвели в Завеличье небольшой деревянный острожек, навалив вокруг деревьев, камней, насыпав земли. Этот острожек теперь прикрывал постройку моста от Снетной горы через Великую. Это значило, что пройдет еще несколько дней – и Хованский сможет перевезти в Завеличье пушки и переправить конницу.

Медлить было нельзя. Нужно было уничтожить острожек разом, как только он появился. Мошницын с Томилой созвали совет в Земской избе. Хлебник опять не пришел на совет… Но выборные решили и без него, что медлить нельзя. Сумороцкому было указано изготовиться к бою в три дня.

Завелицкие сотни раскинули стан за Немецким двором. Среди них стояла и монастырская сотня Пахомия, в которой теперь оказался Иванка, так и не выехавший из Пскова к Печеренину.

И вот неожиданно Иванка увидел Копыткова на улице Завеличья.

– Иов Терентьич! – радостно закричал он через улицу.

– Что ж, Иван, к нам не едешь? Под дворянским началом бояр побивать собрался? – с насмешкой спросил Копытков.

– Сам видишь, тут, в Завеличье, беда: того и гляди, нагрянут. Надо беречь! – оправдывался Иванка.