Остров Буян, стр. 130

Конюхи и боярские слуги зубоскалили у дворцовых ворот, ожидая выхода бояр из Думы, которая нынче слишком засиделась.

Боярские холопы поддразнивали и подзадоривали друг друга, тихонько перебранивались, и по их перебранке было легко узнать о вражде или дружбе самих бояр.

Слуги Морозова и Милославского нападали на слуг Романова, слуги Черкасского не давали спуска холопам Милославского и Пронского. Шла грызня, в которую ввязывались люди Михаилы Волошенинова, Трубецкого и других бояр.

Драки между холопами случались не раз у дворцовых ворот, в то время как сами бояре сидели в Боярской думе с царем, хотя за тем, чтобы не было свары, и следила дворцовая стража и стремянные стрельцы, стоявшие у дворца в карауле.

Но в этот день не было шума среди холопов – они сами проголодались и распарились на припеке майского солнышка, ожидая окончания Думы и выхода из дворца господ. Заждавшиеся кони рыли копытами землю и тихо ржали. Их тоже замучил зной и раздражали мухи. Кто-нибудь из холопов то и дело, заслонив ладонью глаза от солнца, вглядывался в белизну дорожки, ведущей к воротам. И вдруг молодой холоп царского тестя крикнул:

– Идут!

С дворцового крыльца, шагая через ступеньку, быстро вышел во двор дядя царя, боярин Никита Иванович Романов, и направился к воротам.

– Воевода ярыжного приказа скачет! – бормотнул один из морозовских челядинцев, уверенный в том, что теперь не сможет никто огрызнуться, когда выходят бояре.

И все конюхи и боярские слуги вдруг встрепенулись, оправляя седла и богатые чепраки на конях, ожидая, что вслед за Романовым выйдут и все остальные.

– Татарин бежит! – озорно крикнул кто-то из толпы холопов.

Слуги боярина князя Черкасского взяли коней под уздцы.

Романов, высокий и коренастый, прямой, несмотря на старость, с широкой и длинной седой бородой, быстро шагал к воротам. Полы лиловой ферязи развевал ветер. Романов шел распаленный гневом.

Князь Яков Черкасский едва поспевал за ним, на ходу сняв шитую жемчугом тафью с потной маковки и вытирая платком блестящую лысину.

– Никита Иваныч, постой, постой! – окликнул Черкасский.

Романов, не останавливаясь, махнул рукой и выскочил за ворота.

– Воротись, государя гневишь! – догнав его, тихо сказал князь Яков.

– Правды не уступлю, хоть государь прогневится, – громко ответил Романов.

Конюхи подвели им коней. Старый слуга поддержал стремя Романову. Черкасский же ловким кошачьим прыжком опередил всякую помощь.

Пестрые однорядки боярских холопов взметнулись над спинами крепких коней. Застучали копыта по бревенчатой мостовой, и оба боярина, окруженные слугами, быстро поскакали от царского дворца.

Оба вельможи, Романов и Черкасский, скакали рядом друг с другом, а холопы их ехали впереди, далеко по сторонам и позади их, разгоняя народ и давая возможность им говорить свободно. Но Романов молчал. Широкие ноздри его раздувались.

Романов был распален недаром: в Боярской думе в тот день обсуждали, что делать с восставшим Псковом, который упорно держался два с половиной месяца и не хотел сдаваться. Боярин Борис Морозов с друзьями настаивал на том, чтобы послать против Пскова больших бояр со многими ратными людьми и взять город силой. Они предлагали отправить Михайлу Петровича Пронского и Алексея Никитича Трубецкого с войском в пять или шесть тысяч человек и задавить мятеж, не считаясь с кровью.

Первым же против пролития крови высказался боярин Никита Романов.

– Брать приступом свой же город будет зазорно от турков, от немцев и ляхов, – сказал он. – Миром надо решить. Не с немцами – воевать!

Князь Яков Черкасский вслед за ним уверял, что посылка войска поднимет всю Русь. Он считал, что надобно наказать воеводу, который довел город до мятежа.

– Купецкая кровь у того воеводы! – резко сказал Романов. – Сказывали, во Псков он приехал столь жаден да голоден, что на торговой площади старого кобеля заел.

Романов хотел этими словами задеть Бориса Морозова – заступника и покровителя Собакина, но тут нежданно обиделся царь.

– Прости, Никита Иваныч! – вдруг поклонился ему царь. – Глупы мы стали: тебя не спрошали, кого в воеводы садить. А что без тебя вершено, то всегда уж худо… Где нам, сиротам, с нашим умишком!

Романов смутился. Он не боялся племянника, но не хотел с ним ссориться, потому что всякая ссора причиняла много хлопот и лишала беззаботности.

– Не тебя корю, государь, а того, кто тебе подсунул Собакина в воеводы, – ответил Романов царю. – Не гневись, правду люблю!

– А кто Алексея Лыкова сунул во Псков воеводой?! – выкрикнул Милославский. – Лыков с купчишкой Федором в соляном воровстве попался!

– А как на князь Лыкова был извет от посадских, Никита Иваныч, небось вступался, – добавил Пронский.

– Истину государь молвил, истину! – подольстился к царю Морозов. – Что укажет государь без Никиты Иваныча – и все тому худо! Может, Никита Иваныч, велишь псковитян соболями жаловать за мятеж?! – насмешливо обратился он к Романову.

– Не пристало тебе, Борис Иваныч, – вспыхнул Романов, – государю лестью взор затуманивать! Сказываю верно: пошлем войско на Псков – и быть мятежу по другим городам.

– Кому знать, как не тебе! – ехидно прервал Милославский. – Весь бунтовщицкий скоп на твоих дворах!

Никита Иванович кинулся на него, но его удержали другие бояре. Все повскакали с мест.

– У вас тут, как в кабаке, бояре, – сказал царь. – Невместно и нелепо то видеть в Боярской думе, и я уйду. Судите все дело одни. Как присудите, так и будет.

– Останься, государь! – завопил Морозов и упал на колени.

– Смилуйся, государь праведный, останься! – подхватили другие бояре, так же валясь на колени, но царь вышел…

– Бегите! – крикнул Романов, указывая пальцем на дверь, за которой скрылся царь. – Коли я мешаю, скажите ему, что ушел из Думы. – И Романов стремительно направился к выходу, но вдруг, словно что-то забыл, остановился среди широкой палаты и грозно добавил: – А что правду я говорю, то правду увидите вы, бояре: мало своих мятежей! Коли войско пошлете на Псков, то немцы налезут, литва встанет, ляхи придут…