Бонжур, Антуан!, стр. 70

Николь приехала на мотороллере. Я выбежал к ней. Машины Луи на дворе уже не было. Сюзанна сказала, что тот уехал в Льеж к президенту.

— Салют от Пьера Дамере.

— Кто это такой? — спросила Николь, слезая с мотороллера. Она была в сногсшибательных голубых брючках, жёлто-красном полосатом свитере — хороша моя сестрёнка. На плече висела дорожная сумка.

— Скоро его имя узнает вся Бельгия, — сказал я грозно.

— Он звезда экрана? — Николь покрутилась передо мной, красуясь.

— Пьер Дамере — предатель. Он предал нашего отца.

Николь сразу перестала крутиться.

— Ты уже нашёл его? — спросила она, и озабоченные складки набежали на её лоб. — Почему же этого нет в газете?

— Разве ты не знаешь, что газеты всегда опаздывают. Следуй за мной. Перед тобой главный арденнский следопыт, — мы уже вошли в дом. — Тс-с, кажется, он немножко спит.

Николь с интересом смотрела на громогласно храпящего Гастона, которого мы с Сюзанной уложили на диван, и ничего не понимала. Мы прошли на кухню, и я, как умел, рассказал ей все, что узнал от старика.

— Надо ехать в «Остеллу»! — пылко воскликнула она. — Едем на моём мотороллере.

— Не торопись, Николетт, не торопись, «Остелла» никуда от нас не денется. Прежде чем туда ехать, надо решить небольшую задачу: с чем мы туда поедем и зачем? Ты понимаешь, Николетт? — Она умела слушать, с ней хорошо думалось вслух. — Понимаешь: имя мы имеем, а что дальше? От имени до живого человека ещё далеко, а я должен его своими руками пощупать. А может, он и это имя переменил — что тогда? Нет, за «Остеллу» надо крепко зацепиться. И Тереза там сидит…

— Какая Тереза? — с невольной подозрительностью спросила Николь.

— Этуаль д'экран, — засмеялась Сюзанна, указывая на меня. — Виктор влюбился в эту звезду.

— Тише, девочки, не отвлекайтесь. Продолжаю мысль. При чём тут влюбился? Просто мы не имеем права рисковать. Там же матёрый волк сидит. Если на этот раз ниточка оборвётся, то уж надолго, надо по-умному её тянуть. Вот видишь, наш отец ошибочно написал про Жермен. А почему, спрашивается? Почему отец не указал на Мишеля? Теперь ответ более устойчив. Да потому, что предатель был не в отряде. И синяя тетрадь это подтверждает. Но тут можно и другое предположить: этот Мишель так ловко замаскировался, что на него не могли подумать самые близкие люди. Значит, и мы должны быть сверхосторожными. А он замаскировался и сидит в своей «Остелле»…

— Хочешь, я туда поеду? — спросила Николь, морща лоб и стараясь вникнуть в смысл того, что я говорил. — Это далеко? И что я должна там делать? Ты хочешь передать записочку своей Терезе? — И губы надула. — Когда ты должен уезжать?

— Какова сестрёнка! Ты задала решающий вопрос. У меня совсем из головы выскочило. Сегодня у нас вторник, седьмой день в Бельгии. Значит, через два дня я должен тю-тю. Вот это номер. Вылет в десять двадцать, но надо приехать раньше. Что же в итоге? Четверг отпадает, у меня меньше двух дней. Негусто.

— Разве ты не можешь продлить визу? — удивилась Николь. — Я не хочу, чтобы ты так быстро уезжал от меня, — и снова губы надула, она вся была переполнена своими новыми ощущениями.

— Визу продлить — нехитрое дело. Но я же на десять дней оформился на работе за свой счёт. Кто думал, что тут такая каша заварится? Приехал на могилу отца, чтобы дальше было жить спокойнее, а оно вон как обернулось. В экипаж я должен вовремя явиться, меня ребята ждут.

— Что такое экипаж? — переспросила Николь.

— То же, что у вас. Экипаж — это моя семья. Это уже по-нашему.

— Ты знаешь, — продолжала Николь, у неё были свои проблемы, — сегодня утром я назвала его, как всегда, папа. И я почувствовала, что мне стало трудно. Отчего это? Ведь Ив с самого начала знал, что я не его дочь. Но я ни разу не почувствовала этого. Как он расцвёл утром, когда я сказала: «Папа». А я сказала и покраснела потому, что почувствовала в своих словах ложь. Как трудно мне вдруг стало! Ты должен всё-таки рассказать мне об отце. Как бы я хотела увидеть его живого!

— И все это сделал один человек, Николь, — ответил я, теперь мы были с ней едины. — Пьер Дамере, или как его там? Нет преступления худшего, чем предательство.

— Что ты с ним сделаешь? — Николь всплеснула руками. — Неужели ты убьёшь его? У нас очень строгие законы.

— А разрешать предателям разгуливать на свободе — какие на это у вас законы? Я поступлю с ним по закону своего сердца.

— Я слышала по телевизору, — сказала Сюзанна, подсаживаясь к нам, — что наш парламент скоро будет обсуждать какой-то закон о военных преступниках, я не помню точно, как это называется.

— Я не слышала, — отозвалась Николь, — а я люблю телевизор.

— Срок давности об ответственности за военные преступления. Сейчас переведу со словарём.

— О, можешь не переводить, все равно я этого не пойму. Я же не интересуюсь политикой.

— Чем же ты интересуешься, позволь спросить? — я посмотрел на неё, будто впервые увидел. — Как ты вообще живёшь?

— Через год я кончу институт, выйду замуж, и мы с мужем поедем по контракту в Африку или на Восток. Там мы будем хорошо зарабатывать.

— Всё-таки есть программа? Но это, так сказать, для себя. А для человечества ты что собираешься сделать?

— Я буду лечить больных. Что я могу ещё делать?

— И при этом хорошо зарабатывать. Да ты, я вижу, насквозь пропитана духом наживы.

— Что такое дух наживы? Разве это плохо, когда человек хорошо зарабатывает, имеет дом, машину или даже две — я тебя не понимаю.

— Естественно. Так всегда и бывает. Когда приходит пора признавать своё поражение, люди перестают понимать друг друга. Впрочем, я от тебя слишком многого требую, ты же выросла в среде буржуа. Мамочкин магазин…

— Я не люблю наш магазин, — живо перебила Николь. — Никогда не буду в нём работать.

— Отцовская кровь в тебе бушует, — я засмеялся, погладил её руку, — всё-таки ты ещё не совсем «загнила», сестрёнка.

Николь беспечально улыбалась в ответ, зная, что я говорю о ней что-то хорошее. Иван эксплуатированный возник в дверях.

— Они неправильно написали в ихних газетах, — безмятежно сообщил он с порога.