Любовницы президента, стр. 99
VI
После аборта Д’Арси почувствовала страшную пустоту: было стыдно оттого, что ребенок, так недолго проживший в ее лоне, больше не существует. Ей казалось, что погибла какая-то очень важная часть ее тела, ее души. Сколько бы ни говорила Франческа, что человеческая жизнь не начинается с момента зачатия, что находящийся в утробе матери зародыш — еще не человек, Д’Арси чувствовала, что совершилось убийство. Но убийцами были не она, разрешившая операцию, и не врач, вина лежала на Джудит и ее сыне.
Д’Арси пыталась серьезно заняться учебой: аккуратно посещала занятия, каждый вечер подолгу сидела над заданиями, стараясь вникнуть в предметы. Но вскоре поняла, что это ей не нужно, — почувствовала себя кораблем, сорвавшимся с якоря и дрейфующим куда-то по течению…
На весенние каникулы Д’Арси решила не ездить во Флориду. Она много слышала о ферме в Нью-Гэмпшире, где обосновалась своеобразная молодежная коммуна. Говорили, что народ там на редкость добродушный: женщины целыми днями стряпают, шьют, присматривают за детишками — своими и чужими, мужчины плотничают и делают на продажу метлы, и все по очереди копаются на огороде. Д’Арси решила отправиться на эту ферму…
Никто не просил у нее никаких денег, никаких пожертвований. Каждый, кто приходил в коммуну, сам решал, сколько может отдать в общую кассу, и подключался к работе… Решив остаться здесь, она с радостью избавилась от стольких оказавшихся теперь лишними вещей — тощего кошелька, двух золотых браслетов, колечка с гранатами, кулона на изящной цепочке, ножного пляжного браслета и тех самых часиков. Часы коммуне были совершенно не нужны — вокруг никто никуда не торопился.
Весну сменило лето. Д’Арси ходила в длинной хлопчатобумажной юбке — это была первая вещь, которую она сшила своими руками, в венке из полевых цветов и с длинной косой. Когда сносились сандалии, стала ходить босиком. На огороде копала, сеяла, полола. Потом собрала плоды созревшего урожая, политого своим потом, и сварила суп. Ребята из команды ели и благодарили, и Д’Арси испытывала если не радость, то какое-то подобие удовлетворения.
Но потом один из вновь прибывших предложил в качестве пожертвования ЛСД… Некоторые уже были знакомы с этим средством и стали баловаться. Какой-то восемнадцатилетний парнишка увидел «необычный, фантастический, постоянно изменяющийся образ», принятый им за божество, и нырнул вслед за этим видением прямо в озеро. Больше этого парня не видели.
Еще через несколько дней, когда один из «коммунаров» обвинил другого в воровстве, а две матери подрались из-за бутылки уже прокисшего (холодильника на ферме не было) молока для своих детей, Д’Арси поняла, что не все так прекрасно, как казалось.
В конце августа она повезла беременную незамужнюю Пэтти в город к врачу. Пэтти была на седьмом месяце, и, хотя некоторые женщины из коммуны немного разбирались в акушерстве, никто из них не мог понять, что случилось с бедной Пэтти, испытывавшей острую боль, ничего общего не имевшую со схватками. Пока они сидели в приемной больницы, Д’Арси заметила на себе несколько настороженных взглядов других женщин из очереди: очевидно, ее внешность шокировала их. Длинная юбка была покрыта толстым слоем пыли, грязные босые ноги облеплены глиной, на голове — немытая, нечесанная коса, к которой она не притрагивалась вот уже три дня. Конечно, надо было хотя бы причесаться и заново заплести косу. Но Д’Арси и всем остальным в коммуне казалось, что все это не имеет никакого значения. А когда медсестра, прежде чем повести Пэтти в кабинет врача, принесла большой кусок банного мыла и махровое полотенце и предложила ей сначала помыться, Д’Арси просто стало стыдно. Вспомнились слова матери: надо прилично выглядеть не для того, чтобы кичиться этим, это нужно, чтобы сохранять чувство собственного достоинства.
Пэтти выздоровела, но ребенок, находившийся в ее утробе, был уже мертв. В больнице сказали, что обратиться к врачу надо было гораздо раньше. И Д’Арси задумалась, не является ли убийством такое беспечное отношение к своему здоровью.
На кухне сломался водяной насос, но в коммуне не нашлось ни одного человека, который мог бы его починить. По утрам становилось все холоднее и холоднее. Осень рано приходит в Нью-Гэмпшир. Неужели скоро зима? Значит, придется всерьез заняться заготовкой дров, ведь многие ребята лежали на тонких матрасах, постеленных прямо на полу. Ей еще повезло: спала на кровати, к тому же в последнюю поездку домой захватила с собой теплые сапоги и куртку.
Д’Арси пыталась было наладить регулярную заготовку дров и какое-нибудь рукоделие. Ведь надо же на что-то существовать, а последний урожай с огорода был уже снят. Но единственное, что интересовало обитателей фермы, была марихуана — они судорожно искали растения, из которых можно было получить «травку».
Она подходила к ребятам и просила, умоляла не расслабляться: надо проявить смекалку, надо что-то придумать! Но вскоре ей стало ясно, что те, кто мог проявить смекалку, уже сделал это, покинув коммуну в поисках других мест. На ферме оставались те, кому все было безразлично. Абсолютно все, в том числе и свое будущее.
Но тут она поняла: ей еще совсем не все безразлично. Д’Арси Шеридан сможет сопротивляться!
Несколько дней она бесцельно бродила по Бостону, с трудом понимая, по каким улицам гуляет днем и в каких парках проводит ночи. Все ее пожитки умещались в большой сумке через плечо. Она старалась придумать, что делать дальше. За месяцы, проведенные в коммуне, Д’Арси несколько раз звонила матери — у нее всегда была наготове десятицентовая монета, чтобы в любой момент соединиться с домом за счет родителей. Она знала, что Франческа помнит о ней, обязательно придет на помощь, стоит только позвать. Но не хотела ни о чем росить, отец решил бы, что она сдалась, а ей было уже восемнадцать. В таком возрасте человек должен сам определять свою судьбу.
Д’Арси собирала милостыню, ночевала где придется. Наконец познакомилась с девушкой, которая позвала ее себе. «К себе» — громко сказано о небольшой квартире, де, кроме нее, было еще человек двенадцать-четырнадать таких же молодых бродяг. Это тоже была своеобразная коммуна, но городская: ее обитатели, в отличие от своих сельских собратьев, были побогаче и попредприимчивее занимались попрошайничеством, сдавали кровь за деньги, предлагали услуги для различных лабораторных опытов, спекулировали наркотиками.
Они спали на раскладушках, матрасах, в спальных мешках, на голом полу. Но в квартире было паровое отопление, а стены были даже украшены в соответствии со вкусами жильцов: на одной была запечатлена какая-то психоделическая фантазия, на другой — чья-то рука выла огромные буквы: «Иисус жив!»
Д’Арси прожила в этом месте несколько недель, надеясь скопить денег, найти подходящую работу и вырваться из этого болота. Однажды утром она проснулась на помятой простыне — рядом лежал такой же помятый парень. Она с трудом вспомнила, что накануне, изрядно задвинувшись, сама выбрала его. В углу комнаты парень и девушка, которых все вокруг считали нежно влюбленными друг в друга, ругались из-за того, кому первому пользоваться шприцем.
Что станет со мной через год? Да ей будет всего девятнадцать! Как говорится, вся жизнь впереди. Нелепая перспектива! Что доконает ее на этот раз? Игла? Очевидно, другого выхода в данной ситуации не было. Ведь стал же другой острый металлический предмет — бритва — орудием, перечеркнувшим прежнюю жизнь Д’Арси.
О Господи! Отцу, пожалуй, будет на все плевать, но мама! Она поняла, что не сможет нанести такой удар Франческе — мать и так страдает: во время последнего телефонного разговора она все время всхлипывала.
Да, один раз она сдалась — позволила убить своего нерожденного ребенка, но еще не поздно постараться искупить этот грех. Еще можно найти место в жизни себе и, если Бог даст, своим будущим детям. Ею еще сможет гордиться мать, а может быть, даже отец. Она еще сровняет счет — расквитается за все с Редом Стэнтоном! Разве не стоит жить ради этого?