Война в небесах, стр. 146

Наставшее утро не принесло радости ни Данло, ни Тамаре. Ночью, завершив свое бдение у моря, они молча вернулись в квартиру Тамары. Как только они закрыли за собой дверь, Тамара ушла в спальню и с плачем повалилась на кровать. Данло не мог сказать или сделать ничего, чтобы хоть немного облегчить ее страдания. Со временем слезы у нее иссякли, и она лежала тихо, глядя в черную пустоту своей жизни. Казалось, что она приказывает себе умереть. Данло серьезно опасался за ее жизнь — боялся, что она вскроет себе вены кухонным ножом или просто выйдет из дому без шубы, ляжет на лед в каком-нибудь безлюдном переулке и даст холоду унести ее на ту сторону дня.

И он стерег ее — стерег и ждал, когда его собственная боль, жгущая его каленым железом, остынет до более терпимой температуры. Но этого так и не случилось. Он пил кровяной чай чашку за чашкой, глядя на нетронутую чашку Тамары, и припоминал все мгновения, которые провел с Джонатаном. Обладая почти феноменальной зрительной памятью, он легко мог представить, как Джонатан играет со своим легким кораблем, и увидеть его восторженные глаза, когда он слушал рассказы отца о красках (и ужасах) мультиплекса. И эта память не давала Данло покоя.

Он открыл, что память порой бывает страшна. Снова и снова он перебирал в уме все свои решения и поступки, приведшие к смерти Джонатана. Он с поразительной ясностью видел ту ночь, когда они с Тамарой создали Джонатана из своей любви и страсти, и хорошо помнил, как отрицал возможность беременности Тамары, покидая Невернес. Если бы он тогда нашел ее и вместе с ней растил Джонатана, он, возможно, предугадал бы войну и увез их из города в более безопасное место. И если бы, вернувшись в город после долгого отсутствия, он нашел их пораньше или не тянул бы так с охотой, Джонатан не отморозил бы себе ноги, не заболел бы и не умер.

Если бы, если бы… Если бы он мог остановить поток образов, прожигающих его мозг, и положить конец разламывающей голову боли. Он понимал, что с помощью памяти пытается уйти в прошлое и изменить его, как будто это могло вернуть ему Джонатана и создать иной вариант настоящего.

Когда-то он хотел стать асарией, человеком великой души, способным сказать “да” всему сущему. Теперь он сидел в темной пещере памяти, хватаясь за проплывающие мимо яркие фантасмагории, то есть совершал нечто противоположное утверждению. Он, в сущности, терпел адские муки и думал, прижимая большой палец к пульсирующему глазу, что вечно будет падать сквозь эту пустоту.

Ближе к утру Тамара, словно очнувшись от страшного сна, наконец поднялась. Потирая опухшие глаза и сведенный болью живот, она взглянула прямо на Данло.

— Спасибо, что посидел со мной, но больше тебе нет нужды оставаться здесь.

— Очень даже есть, — возразил он. — Ты…

— Со мной ничего не случится. Я решила, что должна жить дальше.

— Правда?

— Я не единственная мать, потерявшая ребенка во время этой страшной войны. Таких сотни в одном этом городе.

— Боюсь, что тысячи.

— И детей, которые потеряли родителей, тоже много. Я решила остаться, чтобы помочь им.

— Остаться здесь, в Невернесе?

— Остаться среди живых, Данло.

— П-понимаю.

— Война теперь долго не продлится. — Она взяла свою остывшую чашку и отпила глоток. — Она просто не может продолжаться. А когда мы победим или проиграем, в городе снова появится еда, и я буду свободна.

— Нет, нет. — Он коснулся ее спутанных, смоченных слезами волос. — Я не хочу потерять еще и тебя.

— Я знаю, тебе было бы тяжело — но ведь ты давно уже потерял меня, когда Хануман украл мою память.

— Это другое. Я не хочу потерять тебя безвозвратно.

— Прости, Данло.

— Хануман, — прошептал он, словно произнося запретное слово. — Чем глубже я заглядываю в прошлое, тем яснее вижу, как он смотрит на меня своими шайда-глазами.

— Сейчас ты должен ненавидеть его больше, чем когда-либо прежде.

— Совсем наоборот. Я должен найти способ не чувствовать к нему ненависти. Должен найти способ простить его всей полнотой своей воли.

— Я его простить не могу. Жаль, что ночью мы сожгли Джонатана, а не его.

— Нет, нет, — печально отозвался Данло. — Никогда не убивай, ни к кому не питай ненависти, никому не причиняй вреда, что бы ни сделал тебе он.

— Ты остался верен ахимсе после всего, что произошло?

— Я должен. Больше, чем прежде.

— Но разве тебе не пора приступить к выполнению своего плана?

— Да. Пора.

— Значит, завтра ты уйдешь от меня?

— Если можно, то да.

— Ты покажешь мне тайник, где спрятал медвежатину, прежде чем уйдешь? Я хотела бы поделиться с Пилар и Андреасом — и с другими тоже.

— Конечно. Это шайда — терять попусту хорошее мясо.

Они допили чай и уснули, измученные своими переживаниями, а назавтра проснулись задолго до рассвета. Смазав Тамарины лыжи, они отправились по пустынным улицам в Пущу. В лесу стоял такой мороз, что Данло разжег у своей хижины костер, чтобы немного отогреть Тамару. Солнце еще не всходило, но на звездном небе над Уркелем уже брезжил свет.

— Мясо может храниться здесь всю зиму, — сказал Данло. — Если ты не знаешь какого-нибудь безопасного места поближе к дому, лучше оставь его тут. Сейчас многие способны на убийство ради этого мяса.