Принцесса из рода Борджиа, стр. 119

С этими словами, прежде чем Пардальян смог пошевельнуться, а Карл Ангулемский спросить себя, ясновидец это или сумасшедший, Жак Клеман повернулся к хозяйкам, подал им какой-то знак и произнес:

— Прощайте, шевалье де Пардальян! Не противьтесь вашей судьбе: она к вам благосклонна! Я же покорюсь своей, сколь бы ужасна она ни была… А сейчас, хозяюшки, проводите меня к потайной двери…

Растерянные Руссотта и Пакетта увидели поданный им знак, прошли вглубь комнаты и скрылись в соседнем помещении в сопровождении Жака Клемана. Через несколько минут они вернулись. Пардальян, потрясенный всем тем, что только что увидел и услышал, схватил Карла Ангулемского за руку и прошептал:

— Потайная дверь!.. Это способ проникнуть к Клоду и Фарнезе… а, возможно, и к Виолетте!..

Глава 52

ПИПО, КРОАСС, ПИКУИК И…

Мы вынуждены прервать последовательное изложение хода событий и вернуться на два дня назад, к тому моменту, когда Пардальян, разрушив заградительные сооружения, которые он возвел внутри трактира «У ворожеи», сошел с крыльца и сдался герцогу де Гизу. В ту же минуту Югетта упала на колени и прошептала:

— Я должна спасти его!

Одновременно господин Кроасс, завершив свое героическое сражение сначала со стенными часами, а затем — с собакой, уселся за стол на кухне таверны «У ворожеи»; уверенный в том, что несметные полчища его врагов обращены в бегство. И в самом деле, тишина, установившаяся на улице после того, как герцог отбыл, могла любого заставить поверить в восстановление спокойствия.

Трактирная челядь, выскочившая на улицу, чтобы посмотреть, что происходит, не смогла вернуться обратно, ибо Пардальян к тому времени уже успел забаррикадировать все двери.

Впрочем, слуги снова возвратились в дом, как только шевалье увели. Их первая забота заключалась в том, чтобы удостовериться, что госпожа Югетта не была ни убита, ни ранена этим ужасным преступником — то ли просто бандитом, то ли еретиком: они не знали толком, кого же тут схватили.

Но хозяйка уверила их в том, что с ней ничего плохого не случилось, — она, мол, только очень испугалась. Затем госпожа Грегуар поднялась в свою комнату и надела свой лучший наряд. У нее возникла одна идея. Оставив постоялый двор на попечение прислуги, она вышла, не сказав ни куда идет, ни когда вернется.

Застав свое заведение в самом плачевном состоянии, подавальщицы и подавальщики издали множество горестных восклицаний. Посуда оказалась перебитой. Почти вся мебель была сдвинута со своих мест, а кое-что так даже сломано.

Потратив не менее часа на то, чтобы более или менее привести таверну в порядок, слуги, беспокоясь об ужине, поспешили к кухне. Кухонная дверь была забаррикадирована. Торопливо отодвинув столы и табуретки, которые собрал в кучу Пардальян, они обнаружили возле очага поразившего их своим огромным ростом Кроасса. Великан сидел, вытянув длинные ноги, и переваривал славный обед и славную победу.

— Кто вы такой? — спросил повар.

— И что вы здесь делаете? — спросил эконом.

— И как вы сюда попали? — подхватила мойщица посуды, уперев руки в бока.

Впечатление от этих угрожающих возгласов усугубилось еще более угрожающим поведением вошедших. Кроасс увидел, дрожа от страха, что перед его носом оказались шпиговальная игла, вертел и множество щеток, направленных таким образом, что не оставалось никаких сомнений насчет применения, которое в ближайшее же время будет найдено для всей этой утвари. Одновременно повар, с виду настоящий главарь шайки, сделал шаг вперед.

Кроасс тут же вскочил, и голова его едва не достигла подвешенных на балках потолка окороков, что вызвало в рядах грозной армии стремительное отступление. Столь быстрое бегство заставило Кроасса поверить в то, что он внушает ужас, и вспомнить о том, что он храбр.

— Грубияны! — воскликнул он. — Осмелитесь ли вы поднять руку на человека, который одержал победу в трех сражениях?

Эти слова совершенно не смутили нападавших. Но голос, необычный голос, которым природа наградила бывшего певчего, благодаря чему он и получил метафорическое прозвище Кроасса, то есть — Каркуши, произвел на войско неизгладимое впечатление. Мойщица посуды широко разинула рот. Эконом от изумления отступил назад. Подавальщицы громко расхохотались. Кроасс решил окончательно сразить противника, нагнав на него побольше страху.

— Вы разве не знаете, — добавил он, — что я обратил в бегство соперников гораздо более опасных, чем вы, избавив от них вашу таверну, и что именно я выбросил из окна всех, кто находился в комнате там, наверху?!

— Ах! Ах! Так это вы выбросили на улицу все, что было в комнате? — вскричал повар.

— Я! — скромно ответил Кроасс.

— Так это ты, бродяга! Так это ты выбросил на улицу сундук, столы, кресла, напольные часы! На помощь! Хватай грабителя! Хватай проходимца!

— Какой сундук? Какие часы? — завопил Кроасс.

Но его уже никто не слушал. Вместо ответа он получил несколько ударов палкой от щетки по плечам и рукам — ударов, нанесенных, впрочем, с некоторой неуверенностью.

Поначалу Кроасс улыбнулся горькой улыбкой человека, который отказывается от борьбы с жестокой судьбой. Но так как удары, кои он отражал как только мог, становились все более ощутимыми, эта улыбка превратилась в гримасу, а затем из широко разинутого рта великана понеслись завывания. Видя, что застигнутый с поличным преступник вместо того, чтобы обороняться, принялся беспорядочно размахивать своими длинными руками, стонать и изрыгать проклятия, нападавшие, поначалу робкие, осмелели, а затем пришли в ярость. Кроасс начал прыгать и извиваться: с одной стороны его кололи концом шпиговальной иглы, с другой — вертелом; в конце концов он получил самую жуткую взбучку из всех, какие только были предназначены судьбой на его долю. Внезапно, заметив, что кухонная дверь открыта, он бросился в большой зал, куда немедля ворвалась, словно ураган, и вся воющая и жестикулирующая свора. Но Кроасс уже выскочил на улицу и улепетывал — благодаря непомерной длине ног — с такой быстротой, что всякое соперничество с ним было невозможным.

Когда он наконец остановился после двух часов бега, обходных маневров и обманных финтов, он был изнурен до крайности, у него все болело, он был печален и чувствовал себя несчастным. Уже почти наступила ночь. Кроасс прислонился к какой-то стене и, поняв, что он, бедняжка, один на свете, бездомный, без гроша в кармане и всеми покинутый, заплакал.

«Ах! Чертова моя храбрость! — подумал он. — Будь проклят тот час, когда я узнал, что храбр! Я был так спокоен, когда считал себя трусом… Что теперь делать? Что со мной будет?»

Высказав таким образом самому себе все законные жалобы, Кроасс вдруг увидел у своих ног какую-то собаку, которая тяжело дышала, высунув длиннейший язык. Кроасс изумился, ибо узнал псину! Это была собака из трактира!.. Поскольку казалось, что собака не собиралась его кусать, он нагнулся и погладил ее; собака благодарно завиляла тем, что у нее осталось от хвоста. Вы, конечно же, поняли, что Кроасс очутился в обществе нашего старого приятеля Пипо.

Пипо покинул таверну «У ворожеи» следом за Кроассом и все это время несся за ним вскачь, не отставая ни на шаг. Пипо, как мы знаем, был очень разумным псом. Во время той трепки, которую задали несчастному Кроассу, множество ударов палкой от щетки в неразберихе пришлось и по хребту Пипо, тем более, что одна из подавальщиц, которую он однажды цапнул за икру, затаила против него дикую злобу и воспользовалась потасовкой, чтобы с лихвой отомстить за себя.

Итак, Пипо сказал себе, проявляя некоторые признаки логического мышления, что если его хозяйка с хозяином пропали в те минуты, когда на улице раздавался сильнейший шум и слышались чьи-то крики, то, возможно, они уже не вернутся, а те удары, которые он получил, знаменуют собой недвусмысленно объявленную отставку. Стало быть, его существование на постоялом дворе «У ворожеи» вот-вот превратится в ад кромешный, и ему пора бежать. Вполне естественно, что Пипо увязался следом за человеком, который покидал таверну столь же стремительно, как и он сам.