Нострадамус, стр. 88

— Отлично! — громко воскликнул он, не сознавая, что разговаривает сам с собой. — Здесь я смогу получить сведения об этом разбойничьем логове!

Руаяль спрыгнул на землю, и в тот же момент загнанная лошадь упала, кровь потекла из ее ноздрей…

Боревер резко толкнул входную дверь и ворвался в пустой, безлюдный в эту раннюю пору зал. Казалось, в трактире никого нет, только где-то наверху слышался шум борьбы. Он принялся звать хоть кого-нибудь. Никто не откликнулся, но на втором этаже шум внезапно усилился, лестница застонала под тяжелыми шагами. Боревер, весь трепеща, прислушался… И тогда раздался ужасный крик, крик женщины, обезумевшей от отчаяния, раздался голос, который он узнал бы из тысячи и узнал еще прежде, чем понял смысл слов:

— Боревер! Ко мне, Боревер!

— Я здесь! — проревел он.

В этот момент распахнулась дверь в глубине зала, даже не распахнулась — отлетела под мощным ударом ноги. Показался Ролан де Сент-Андре. Он, излучающий радость победы, но еще пышущий гневом, двинулся к выходу из таверны, крепко прижимая к себе полумертвую Флоризу. Он ничего не видел, ничего не слышал. Но в ту секунду, когда он ступил в пустой зал, ему показалось, что на него налетел бешеный вихрь и с ясного неба прогремел гром. Он пошатнулся, два или три раза перевернулся вокруг своей оси и откатился на десять шагов… Когда он поднялся с пола, то увидел, как Боревер совершенно спокойно и очень нежно укладывает Флоризу на дощатый настил. Она была в обмороке.

От страха? Нет. От физического напряжения? Нет. От радости!

Когда дверь в зал открылась, ей сразу бросилось в глаза это зрелище: вихрь, пронесшийся по просторной комнате, стремительно бросившийся в атаку мужчина, пламенеющее, как свет молнии среди туч, лицо… Улыбка промелькнула на бледных губах девушки, уверенная, чуть насмешливая улыбка, такая, какую мы помним у нее еще с тех пор, как впервые увидели по пути из Мелена. Флориза прошептала: «Он здесь!» и — потеряла сознание.

Не теряя времени, Ролан с обнаженной шпагой в руке бросился к Руаялю. Он был страшен: взъерошенные волосы, блуждающий взгляд. Он был вне себя от бешенства.

— Так, — серьезно и спокойно отметил Боревер. — Значит, вот оно — продолжение встречи в «Трех журавлях»? Один вопрос: хотите по-хорошему убраться отсюда?

Ролан не ответил, только скрипнул зубами и придвинулся ближе. Благодаря тому, что за несколько лет дуэли стали для него привычным делом, или благодаря высшему инстинкту, он сумел в этот момент изгнать все мысли, кроме одной: надо, просто необходимо убить этого человека! Он опытным глазом определил наиболее выгодную для себя позицию, откинул на ходу два или три табурета, которые могли бы помешать поединку, преграждая дорогу. Руаяль терпеливо ждал, покалывая кончиком шпаги сапог, но взглядом, по-прежнему излучавшим молнии, он убирал со своего пути, убивал, уничтожал противника. И не сделал ни одного движения, обеспечившего бы ему более надежную защиту.

Соперники встали в позу, шпаги схлестнулись, и Ролан, сжав губы, начал со страшного удара справа. Ему удалось оцарапать подбородок Боревера. Удалось, отскочив в сторону, избежать не менее ужасного ответного удара. Обмен «приветствиями» длился всего лишь две секунды.

После него опять наступило затишье. Ролан, неподвижно стоявший в трех шагах от Боревера, медленно повернул голову и налитыми кровью глазами исподлобья посмотрел на него, как собака, выжидающая наилучшего момента для нападения на врага. И внезапно бросился вперед. В течение минуты были слышны только тяжелое дыхание дуэлянтов и скрежет стали о сталь. Шпаги так и мелькали в руках знатоков своего дела. Атаки, отраженные удары, снова атаки, ответные уколы, «пощечины» сменялись с бешеной скоростью. Несколько секунд длилась рукопашная схватка. А когда Ролан после нее чуть отступил, собираясь снова рвануться вперед, это ему не удалось: удивительно длинная и гибкая шпага Боревера все-таки дотянулась до его груди и пронзила ее. Рекой полилась кровь…

Но Ролан не упал. Он не бросил шпагу. Он онемел от гнева больше, чем от боли, но по глазам было понятно, какими чудовищными проклятиями он мысленно осыпает своего удачливого соперника. Губы его исказила гримаса, он попятился, а Боревер, оставаясь неподвижным, смотрел на смертельно раненного им человека с любопытством великодушного победителя, который думает о том, чем же теперь он может помочь умирающему…

Ролан отступал, пошатываясь, было похоже, что последним громадным усилием он пытается собрать остатки жизни, еще теплившейся в нем. Внезапно он остановился: увидел рядом с собой все еще лежавшую без чувств Флоризу. И снова его черты исказились злобной гримасой, молчаливой усмешкой, которая сменилась приступом безумного хохота. Взяв шпагу в обе руки, он поднял оружие над головой и — насколько хватило мощи, громко — выкрикнул:

— Ты ее не получишь, как и я сам!

С этими словами он молниеносным движением направил шпагу в грудь девушки. Но внезапно человек и шпага, табуреты, вся комната закружилась, завертелась, все покатилось по полу… Боревер прыгнул на Ролана и обрушил тому на голову рукояткой своего палаша удар такой силы, что его оказалось более чем достаточно…

Битва была закончена полным разгромом. А ведь прошло едва ли более пяти или шести минут с того момента, как Руаяль спрыгнул с коня у таверны. Он обернулся к Флоризе и увидел, что девушка уже пришла в себя, поднялась и торопливо закутывается в плащ.

— Бежим! — сказала она.

Любые слова признательности выглядели бы нелепостью. Она благодарила его всем своим существом…

— Ничего не бойтесь, — тихо ответил он. И еле устоял на месте, такая радость сжала ему сердце. — Теперь нечего бояться!

Она посмотрела ему в глаза, и он побледнел под этим взглядом.

— Я ничего не боюсь, но надо бежать, и побыстрее… — «Если придут люди короля, все пропало», — подумала она. — Бежим! Через минуту будет поздно!

— Хорошо, мы уедем отсюда, — согласился Боревер. — Но куда вас отвезти?

— В Париж, к отцу, — сказала она твердо.

III. После битвы

А назавтра, в четверг…

Раненый в таверне так и не пришел в сознание. Лишь иногда он шептал какие-то невнятные слова.

Ближе к полудню из леса вырвалось облако пыли: это была группа всадников. Впереди — в десяти шагах от блестящего эскорта — два знатных сеньора. Они болтали и смеялись на скаку.

Это были король Генрих II и его любимец — маршал Жак д'Альбон де Сент-Андре.

За ними — на тяжелых боевых конях, великолепно сидящие в седлах, прекрасно экипированные охранники шотландской гвардии во главе со своим капитаном Габриэлем Монтгомери.

Все обитатели Пьерфона высыпали из домов и побежали навстречу с радостными криками: «Ноэль! Ноэль!»

Генриха II почти сразу же узнали. Закричали сильнее: «Да здравствует король!» Замок, со своей стороны, приветствовал хозяина выстрелами из аркебуз, поднимавшими с земли и деревьев тучи ворон. Флаг с гербом Франции тоже взметнулся в небо над Пьерфоном, и вся кавалькада, перебравшись через ров, въехала в необычайно красивый парадный двор с галереей, украшенной фантастическими гаргульями note 47 и ясно говорившей о той роскоши и том великолепии, в каких жили феодальные сеньоры.

Но очень скоро весь этот шум, все это движение, общее волнение замерли. Над замком нависла тяжелая тишина, она перекинулась на его окрестности и, казалось, на всю округу.

Несколько минут спустя группа из пяти или шести офицеров поспешила к находившейся поблизости таверне. С ними были король, маршал и хирург.

Эта группа под водительством врача, промелькнув мимо хозяина трактира и его жены, буквально ворвалась внутрь. Король был белым от гнева. Сент-Андре дрожал. Все поднялись в комнату, где уложили раненого Ролана.

— Сир, — сказал хирург, — вот раненый, о котором я только что говорил. Мое смиренное мнение: этот молодой человек имеет какое-то отношение к событию, беспокоящему Ваше Величество, и его ранение…