Нострадамус, стр. 62

— Все видел и все слышал. Дитя мое, что ты теперь сделаешь с королем?

— Не знаю, — пожав плечами, ответил Боревер.

Нострадамуса охватила сумасшедшая радость. Ответ молодого человека открывал ему путь на седьмое небо мести. Если бы Руаяль сказал: «Я его убью!» — у Нострадамуса возникли бы опасения, что его мечты пойдут прахом. Но Боревер не знал, что делать! Значит, в его мозгу прокручивалась идея осуществления чего-то куда более ужасного, чем смерть! Нострадамус не стал настаивать. Иногда случается произнести решающие, не подлежащие пересмотру слова. Боревер только что произнес именно такие.

— Я пошел, — после минутной паузы сказал молодой человек.

— Куда же?

— К нему.

Нострадамус усмехнулся, и от этой усмешки кровь в жилах Боревера побежала куда быстрее, на него словно лихорадка напала. И не зря. Потому что маг приблизился к веревочной лестнице, все еще свисавшей из окна второго этажа резиденции великого прево, и спросил:

— А это как же?

Боревер вздрогнул. Лицо его залила краска. Весь дрожа, он пробормотал:

— Что — «как же»?

— Лестница. Никто ею так и не воспользуется?

Нострадамус не успел еще произнести последние слова, а Руаяль уже ухватился за веревки… И только тогда Нострадамус отошел от дома и удалился, не попрощавшись и склонив голову под тяжестью чудовищных мыслей, крутившихся в его мозгу…

Когда и он, в свою очередь, скрылся за поворотом, маршал де Сент-Андре, до тех пор валявшийся у стены бездыханным трупом, испустил вздох, открыл глаза и осмотрелся по сторонам. Там, наверху, он увидел, как какой-то мужчина, достигнув последней ступеньки веревочной лестницы, перелезает через подоконник открытого окна. Сент-Андре, пошатываясь, поднялся с игривой улыбкой на губах. Он проворчал:

— Ого! Что тут делается? Да-да… Черт побери, что за неожиданное нападение! А где эти негодяи? Слава богу, король обратил их в бегство. Хм! Мне кажется, я получил хорошенький удар шпагой в плечо… Но, в конце концов, мне же светит за это аж двадцать тысяч!

Он быстренько ощупал карман, убедился, что драгоценная бумажка при нем, нежно ее погладил и расхохотался.

— Двадцать тысяч экю! Еще шестьдесят — и вот он, мой шестой миллион!

Есть люди, которые произносят слово «миллион» в точности так же, как первые христиане в катакомбах произносили слово «бог». Сент-Андре был именно из таких людей. Он молился деньгам. И, удостоверившись, что его не разлучили с божеством, которому он поклоняется, забыл о ране и предался радостным мыслям.

— Скоро настанет утро и можно будет отправиться за ними, чтобы добавить эти жалкие двадцать тысяч к тому, что уже хранится в моих чудесных сундуках… Прощайте, сир, развлекайтесь, как можете!

Бросив последний взгляд на распахнутое окно, он тоже удалился.

Поле недавнего сражения опустело.

А что же стало с Лагардом?

Мы помним, что его, бесчувственного, подняли с земли и унесли с собой головорезы из Железного эскадрона, счастливые от того, что сравнительно легко отделались.

Это были жестокие убийцы, сотни раз они рисковали своей шкурой и делали это, испытывая не больше чувств, чем в момент, когда опустошали кувшин с вином. Но с таким они столкнулись впервые. Ничего себе потасовка! Откуда, черт возьми, взялся этот парень, этот бешеный, который заставил их позорно бежать? Где он научился этим невероятным, непонятным, чисто дьявольским приемам, этим ударам, которыми он их безжалостно осыпал? И никакого позора! Ничуть не стыдно отступить перед шпагой, которая и не оружие вовсе, а буря, смерч, гром и молния!

Едва придя в себя, Лагард кинулся в Лувр. Его там ждали, это было понятно сразу. Все двери оказались распахнуты перед ним. Екатерину Медичи он обнаружил в молельне. Увидев Лагарда, она побледнела. Ей не надо было спрашивать, достаточно было одного взгляда, чтобы понять: дело проиграно. Только губы королевы задрожали. Лагард не смог вынести тяжести взгляда устремленных на него светлых глаз, он опустил голову и пробормотал:

— Что можно было сделать, мадам, нас оказалось слишком мало: для того, чтобы победить, потребовался бы вдвое, втрое больший эскадрон…

— Это опасно. Двенадцать и так слишком много.

— Тогда не надо на меня сердиться и убивать своим взглядом!

— Я на тебя не сержусь.

— Их было на полсотни больше, чем нас.

Екатерина побледнела, она почувствовала, как леденеет кровь у нее в жилах.

— Значит, он знал заранее? — прошептала она, сжимая кулаки.

— Нет, мадам. Это был сброд, разбойники. Несчастный случай, просто проклятие. Банда, которая искала, чем бы поживиться у запоздалых прохожих. А главарь у них — дьявол во плоти, хотя, может быть, и человек, но со шпагой самого Люцифера!

— И его зовут?

— Руаяль де Боревер.

— Руаяль де Боревер, замечательно, — сказала Екатерина задумчиво. Имя навеки запечатлелось в ее памяти. — Значит, Руаяль де Боревер… Начнем с того, что постараемся избавиться от этого человека.

— Он умрет, мадам! — твердо пообещал Лагард, и в глазах его сверкнуло бешенство, поражение не просто обозлило начальника Железного эскадрона, оно вызвало дикую жажду мести.

Екатерина еще минутку размышляла, потом, уже успокоившись, спросила:

— А король? Наверное, вернулся во дворец?

— Не знаю, мадам.

Екатерина жестом отослала наемного убийцу. Она провела ночь в молельне, поминутно выглядывая в окна, прислушиваясь к тишине. Около восьми утра вошла одна из ее служанок, совершенно растерянная.

— Мадам, знаете, что говорят? Что Его Величества нет в Лувре!

Екатерина прикусила губу, чтобы не закричать. Но нашла в себе мужество беззаботно ответить:

— Ну и что? Разве впервые король не ночует во дворце?

И эти жестокие слова, которые позволили ей мгновенно выработать линию поведения, были и впрямь восхитительны. Теперь Екатерина могла, не вызывая никаких подозрений, быть встревоженной, мятущейся, раздраженной: а какой еще может быть униженная и оскорбленная жена? К тому же теперь она могла позволить себе разрыдаться и снять тем самым дикое напряжение. Но король не вернулся в Лувр и к десяти часам утра. И тут Екатерина почувствовала, как у нее замирает сердце.

К полудню Генриха все еще не было. Королева подумала: а может быть, этот Руаяль де Боревер выполнил задачу, поставленную перед Лагардом? В Лувре тем временем поднялась страшная суматоха. Король! Где король? Екатерина подняла пылающий взгляд на распятие, висевшее над алтарем ее молельни, прошептала: «Господи, неужели Ты наконец услышал меня?» — и отдала приказ собирать Совет.

V. Лицом к лицу

Руаяль де Боревер спрыгнул с подоконника и оказался в комнате, где, кроме него, находились две женщины.

— Монсеньор, — сказала одна из них, — это здесь!

Она указала на дверь спальни Флоризы.

Дверь, словно по мановению ее руки, распахнулась, Флориза показалась на пороге. Но Боревер этого не заметил, он, склонившись к служанке, схватил ее за запястья и больно сжал их. Женщина в ужасе упала на колени.

— Это ты выбросила из окна лестницу? — грозно спросил Руаяль.

— Да, — еле вымолвила негодяйка, — но разве я что-то сделала неправильно?

Руаяль подтащил ее к окну и продолжил:

— Слушай. Я не стану убивать тебя, поскольку ты женщина. Но ты сейчас же уберешься отсюда. Если когда-нибудь ты снова появишься в этом доме, если когда-нибудь осмелишься шататься вокруг него, если когда-нибудь решишься опять сделать какую-то пакость, я узнаю об этом, и тогда, клянусь Христом, я обкручу твою косу вокруг шеи и придушу тебя собственными руками! И не жди ни жалости, ни раскаяния! А теперь — пошла вон!

— Куда мне идти? — пробормотала ничего не понимающая, полуживая от страха женщина.

— Туда! — приказал Боревер. — Ты же выбросила из окна лестницу? Вот и спускайся по ней. Переломаешь кости — только лучше будет!

— Пощадите меня! — умоляла служанка.

— Ты чего хочешь? Чтобы я позвал великого прево? Знаешь, там, во дворе, стоит виселица — как раз для таких, как ты, красотка!