Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина, стр. 95

За два месяца до гибели Машерова произошел такой случай. После возвращения из США Зайцев ушел в отпуск. За руль «ЗИЛа» сел Калмыков. Однажды они ехали по широкому Партизанскому проспекту в Минске. Неожиданно под колеса бронированного «ЗИЛ-117» бросился человек, как потом выяснилось, вдрызг пьяный. Калмыков проявил себя как незаурядный шофер — мгновенно вывернул руль влево, и машина встала поперек проспекта. Тело самоубийцы лишь скользнуло по правой стороне автомобиля и упало на асфальт, не получив ни одной ссадины, ни одной царапины. Молодой водитель был настоящим виртуозом!

Сведущие люди потом говорили: если бы Зайцев не вел «Чайку» по осевой, а шел бы по правой трехполосной стороне, у него была бы возможность объехать препятствие — внезапно возникший на осевой самосвал. Увы, за рулем «Чайки» находился дряхлеющий водитель, не способный быстро реагировать на изменившуюся обстановку. На широченной трассе он оказался беспомощным. А в подобной аварийной ситуации многое зависит именно от реакции и самообладания водителя.

Судмедэкспертиза установила, что смерть Машерова наступила из-за повреждения жизненно важных органов — от тяжелой черепно-мозговой травмы в виде многочисленных переломов костей черепа, кровоизлияния в головной мозг, многочисленных разрывов органов грудной и брюшной полости с внутренним кровотечением и травматичным шоком. Имевшиеся заболевания — хроническая ишемическая болезнь сердца, пневмосклероз, отсутствие левой почки, которую удалили в 1977 году, — причинной связи с наступившей смертью не имели.

ЧТО РЕШИЛ СУД

Водителем синего МАЗа был человек по фамилии Тарайкович. Против него сначала было возбуждено уголовное дело. Впрочем, как и против водителя машеровской «Чайки» Зайцева, сотрудников ГАИ Ковалькова, Слесаренка, Прохорчика.

Двадцать пятого ноября 1980 года следователь по особо важным делам при прокуроре БССР Николай Игнатввич, рассмотрев материалы об автомобильной катастрофе, постановил уголовное дело против названных лиц прекратить из-за отсутствия в их действиях состава преступления.

Еще через месяц в Минске состоялся суд над водителем самосвала Пустовитом Николаем Митрофановичем. Он был признан виновным в нарушении правил безопасности движения, в результате чего погибли три человека.

Пустовита приговорили к лишению свободы сроком на 15 лет в исправительно-трудовой колонии общего режима. Его также лишили права управлять транспортными средствами сроком на пять лет.

В 1982 году вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии в связи с 60-летием образования СССР. В соответствии с этим указом неотбытая часть срока наказания Пустовиту была сокращена наполовину. В колонии ему оставалось отбыть шесть лет.

В сентябре 1983 года он был условно освобожден на пять лет и восемь месяцев с направлением на стройки народного хозяйства.

Наконец, 20 июня 1985 года народный суд Круглянского района Могилевской области, учтя добросовестную работу и примерное поведение, стремление загладить вину, а также то, что осужденный отбыл с четвертого октября 1980 года более половины назначенного срока наказания, решил освободить Пустовита от дальнейшего отбывания наказания.

В заключение остается добавить, что Пустовит вернулся в родную деревню и сейчас работает шофером.

Следователь Игнатович, ведший его дело, вырос до Генерального прокурора независимой Республики Беларусь и некоторое время назад скончался в Минске.

ВОПРОСЫ ОСТАЮТСЯ

Расследование обстоятельств, связанных с гибелью Машерова в автомобильной катастрофе, велось в октябре-декабре 1980 года, при жизни Брежнева и его ближайшего окружения, которое, видя угасание генсека, лихорадочно прокручивало варианты престолонаследия.

Следствие, разумеется, так высоко и глубоко не заглядывало, да в тех условиях и не могло заглянуть, довольствуясь тем малым, что лежало на поверхности — чисто технической стороной происшествия, которая, как видно из вышесказанного, была исследована скрупулезно и добросовестно.

Смена политического режима в России и Белоруссии, упразднение бывшего союзного государства дали уникальную возможность взглянуть на трагедию двадцатилетней давности без идеологической зашоренности и священного трепета перед высокими инстанциями и громкими именами. Сегодня Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Щелоков, Машеров, Мазуров и другие главные действующие лица той эпохи — всего лишь персонажи исторической драмы, а не повелители жизней миллионов людей.

Прошло два десятка лет — и многие тайны, касавшиеся взаимоотношений недавних сильных мира сего, перестали быть тайнами.

Теперь мы знаем, что к концу правления Брежнева сформировались две главные группы, борющиеся за власть. Одну возглавлял Черненко, вторую — Андропов.

Оба лидера ревниво посматривали в сторону Минска, где правил единственный популярный в народе партийный деятель. Машерова хорошо знали в стране. Белорусам, которым повезло на руководителя, откровенно завидовали.

Авторитет Машерова в партии и в народе раздражал конкурировавшие кремлевские группировки. И они предпринимали все возможное, чтобы отсечь Брежнева от белорусского лидера. С этой целью КГБ стал распространять слухи о том, что Брежнев недолюбливает Машерова, поскольку видит в нем претендента на свой пост, что отношения у них все более натянутые.

В горбачевские времена, когда было принято ругать Брежнева, белорусская пресса отомстила за своего любимца. Генсека подавали в непривлекательном виде, изображали завидовавшим популярности улыбчивого, обаятельного Петра Мироновича. Дань модному поветрию отдал даже известный белорусский писатель Иван Шамякин. Вспоминая приезд Брежнева в Минск, Шамякин писал:

"Интересен финал пребывания Брежнева в Минске. Вечером был прием в ресторане «Журавинка». На двух этажах собралось человек восемьсот. Я сидел недалеко от «президиума» и внимательно следил за гостем: понадобятся детали, как-никак я летописец своего времени.

Брежнев сидел, словно отключенный от этого мира, от всего окружающего, как будто прислушивался не к тому, что говорили, а к тому, как урчит у него в животе, может, и правда, у старика что-то разболелось. Ничего не выпил, даже не поднял рюмки. Ничего не ел, от официанта отмахнулся, тарелка так и осталась чистая. И вдруг, когда мы не успели еще разжевать первую закуску, он, ни слова не сказав, поднялся и пошел к выходу. Естественно, следом бросились все, кто сопровождал его (один из помощников сидел рядом со мной и бесцеремонно опрокинул три рюмки и хорошо уплетал еду). За ним бросились ошеломленные руководители республики.

Подкатили к вокзалу — навстречу из здания выходят Машеров и все, кто успел приехать раньше нас. Поезд отошел. Пожал ли хоть гость руки хозяевам — этого я так и не выяснил. (На перроне Брежнев с Машеровым расцеловались при встрече — в последний раз. В личном архиве сохранилась фотография, запечатлевшая пикантную сцену.) Машеров шел веселый, возбужденный, явно довольный. Чем? Звездой? Или тем, что «властелин» отбыл? Почему-то обратился ко мне: «Ну что? Поедем допивать?» «Конечно, поедем, Петр Миронович! Столько вкуснятины осталось!» Засмеялся. «Как ты сказал — вкуснятины? Емкое слово». И к помощнику: «Передайте всем, чтобы возвращались на прием…»

Те, кто был умнее, остались в зале, как мои коллеги-приятели, даром времени не теряли. Появление Машерова встретили радостными аплодисментами. Прием продолжался «весело». Про гостя забыли. Пили за Беларусь-партизанку, за Звезду Минска, за Звезду первого секретаря".

Такое вот впечатление от посещения Минска Брежневым в 1978 году. Безусловно, писатель, хотя и такой крупный, как Шамякин, все же не государственный деятель, привыкший к протоколу, строгому соблюдению расписанной заранее программы и мер безопасности. Нравы в провинции попроще. Приведенный фрагмент интересен в том смысле, что он отражает сложившееся под воздействием запущенных Лубянкой слухов негативное отношение белорусской интеллигенции к Брежневу за его нелюбовь к Машерову. Замысел КГБ удался!