Дезире, стр. 95
— Вы остаетесь в Швеции, мадам, и ваше присутствие постоянно напоминает о вашем сыне и внуке, которые в изгнании. Пока вы здесь, никто не сможет забыть последних Ваза. Вам, быть может, хотелось бы быть в Швейцарии вместе с сыном, там вам было бы лучше, и вы не вышивали бы розы в бесконечной скуке дворца. Но вы остаетесь здесь, мадам, потому что вы — мать короля-изгнанника и потому, что, оставаясь здесь, вы блюдете его интересы. Разве я не права?
Она не пошевелилась. Она стояла очень прямая, очень худая, как черная тень в этом прозрачном царстве светлой ночи. Потом она медленно сказала:
— Вы правы. А почему вы уезжаете, мадам?
— Потому, что таким образом я служу интересам будущего короля.
Она долго молчала.
— Я так и представляла себе! — сказала она.
До меня донеслись звуки гитары и женский голос. Пела Коскюль.
— Вы уверены, что ваш отъезд необходим? — спросила она.
— Я уверена, мадам. Я думаю о далеком будущем и о короле Оскаре Первом, — ответила я, задыхаясь. Потом я низко поклонилась и одна вернулась в замок.
Два часа утра. В парке щебечут птицы. Где-то во дворце живет старая женщина, которая не может спать. Может быть, она еще бродит по парку. Она остается, я уезжаю…
Я записала все, но мысли, мысли кружатся в моей голове. У царя есть дочери?.. А может быть, сестры?..
Господи, мне уже чудятся призраки! Дверь тихонько открывается, может быть, в этом замке есть привидения?.. Закричать?.. А может быть, мне только кажется? Нет! Дверь открывается широко, и я делаю вид, что пишу…
Жан-Батист!
Мой дорогой Жан-Ба…
Глава 34
В карете, в дороге из Швеции во Францию, конец июня 1811
Мой паспорт выписан на имя графини Готланд. Готланд — большой остров, принадлежащий Швеции. Я его не знаю. Королева сама выбрала мне это имя. Она ни, в коем случае не могла позволить, чтобы ее дорогая дочь путешествовала запросто по дорогам Европы, как наследная принцесса Швеции. Ведь нужно было еще подумать о том, как избежать скандала. Дезидерия, бывшая Дезире — желанная, покинула свою новую родину через несколько месяцев после приезда туда.
Королева вышла к карете, чтобы проститься со мной. Оскар пытался подавить всхлипывания.
Королева положила ему руку на плечо, но он резко отстранился.
— Обещайте мне, мадам, — попросила я, — что проследите, чтобы ребенок ложился спать всегда в девять часов.
— Я получил письмо от мадам де Сталь. Она высказывает очень интересные мысли о воспитании наследного принца, — сказал Жан-Батист.
— О… де Сталь!.. — прошептала я.
Эта писательница, высланная Фуше, эта проповедница свободы взаимоотношений, которая так много о себе воображает! Эта приятельница м-м Рекамье, которая пишет скучные романы и менее скучные письма, которые она посылает Жану-Батисту…
— Все равно, спать обязательно в девять, — повторила я, в последний раз глядя на Жана-Батиста.
«Завтра, — говорила я себе, — ты его уже не увидишь, ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни все последующие тоскливые недели. Рекамье, де Сталь, королева Швеции, Коскюль — только умные интеллигентные женщины… И еще русская герцогиня…»
Жан-Батист поднес к губам мою руку.
— Граф Розен будет всегда с тобой, чтобы ни случилось, — сказал он на прощанье.
Граф Розен — мой новый адъютант. Лучший друг графа Браге. Юноша с шарфом адъютанта почтительно щелкнул каблуками.
Граф Браге стоял поодаль, и мы не обменялись ни одним словом.
— Желаю счастливого пути, — сказала королева, которая показалась мне вдруг постаревшей. Казалось, она плохо спала. Под светлыми глазами намечались морщинки. Кто же спал в эту ночь хорошо?
Графиня Левенхаупт! Вот, кто спал хорошо в эту ночь. Она просто сияла в момент прощанья. Теперь ей не придется быть статс-дамой дочери торговца шелком…
Коскюль также казалась свежей и оживленной. Может быть, ей мерещились возможности…
В последний момент все столпились вокруг меня так тесно, что даже оттеснили Оскара, но он заработал локтями.
Он почти такого же роста, как я, что конечно не удивительно, так как он довольно высок для своих лет. Я прижала его к себе.
— Пусть Бог сохранит тебя, мой дорогой!
Его волосы пахли так хорошо. Он уже был на прогулке верхом сегодня утром.
— Мама, не можешь ли ты остаться? Здесь так хорошо!
Какое счастье, что ему здесь нравится! Какое счастье!
Я села в карету. Жан-Батист подложил мне под спину подушку. М-м Ля-Флотт села рядом. Затем в карету сели Виллат и граф Розен.
Мари и Иветт ехали во второй карете.
Когда лошади тронулись, я взглянула на окна дворца. Я знала, что у одного из них на первом этаже стоит женщина в черном.
Я ее увидела. Она оставалась, а я… я уезжала.
Глава 35
Париж, 1 января 1812
В тот момент, когда все колокола Швеции зазвонили, чтобы приветствовать Новый год, мы были вдвоем с Наполеоном, с глазу на глаз.
К моему удивлению, Жюли привезла мне приглашение. После полуночи у императора и императрицы соберется небольшой круг приглашенных, но семейные приглашены к десяти часам, и совершенно необходимо, чтобы я тоже была в десять. Так сказала императрица.
Мы с Жюли сидели, как всегда, в маленькой гостиной на улице Анжу. Жюли рассказывала о детях, о своих хозяйственных заботах и о Жозефе. Он без конца жалуется на генералов, которые завоевали для Франции так много земель, но никак не могут посадить его на пожалованный ему трон в Испании.
Жюли, кажется, довольна жизнью. Она носит пурпурные платья, сшитые у Роя, а сама занимается шитьем платьев для кукол своим дочкам. Часто бывает при дворе, находит императрицу величественной, а маленького римского короля очаровательным. Он золотоволосый, с голубыми глазами, и у него уже два зуба. Наполеон кричит петухом или мяукает кошкой, чтобы позабавить своего сыночка. Я стараюсь представить Наполеона кукарекающим или мяукающим.
В этот день в третий раз в жизни я ехала в Тюильри со стесненным сердцем. В первый раз это было, когда я просила Наполеона сохранить жизнь герцогу Энгиенскому, второй раз, когда мы с Жаном-Батистом просили императора о перемене подданства.
Вчера вечером я была в белом платье с бриллиантовыми серьгами в ушах — подарок вдовствующей королевы Софии-Магдалены. Я накинула на плечи соболью накидку, и мне не было холодно. В Стокгольме в это время двадцать-двадцать пять градусов мороза… а в Сене танцуют огоньки фонарей.
Когда карета остановилась у Тюильри, я радостно вздохнула: я чувствовала себя дома, у себя… я узнавала зеленые ливреи лакеев, гобелены, ковры, занавеси с орнаментом из пчел, которые напоминали перевернутую бурбонскую лилию. Покои дворца были ярко освещены. Нигде не было теней, нигде не было призраков, как в мрачных мраморных покоях в Стокгольме.
Когда я вошла, все дружно меня приветствовали. Ведь я была теперь наследная принцесса другой страны. Даже Мари-Луиза поднялась, чтобы поздороваться со мною.
Она стала еще более цветущей, глаза, как фарфороые, без выражения, но губы улыбались, и ее первый вопрос был о здоровье дорогой кузины — королевы Швеции. Конечно, Ваза гораздо ближе сердцу Габсбургов, чем все выскочки Бонапарты вместе взятые.
Я села на диван, и м-м Летиция сразу стала спрашивать, сколько стоят мои бриллиантовые серьги. Я была рада увидеться со старушкой. Мадам Мать (такой титул дал ей Наполеон) была, как всегда, немного смешна, с буклями, завитыми по моде, и ногтями, отполированными камеристкой.
— Я не понимаю, почему Наполеон недоволен моими покупками, — жаловалась она императрице. — Я купила три старых плетеных стула на распродаже дешевых вещей и поставила их в комнату в Версале. Они очень удачно там расположились, а Наполеон нашел, что это пошло. Хотя у вас здесь совершенно не экономят деньги, — она обвела взглядом гостиную императрицы. Да, здесь деньги не экономили!
— Мама миа, о мама миа! — проговорила Полетт, смеясь.