Дезире, стр. 88
Глава 32
В королевском дворце в Стокгольме, нескончаемой зимой 1811
Дорога из Хельсингбурга до Стокгольма, казалось, никогда не кончится.
Днями мы едем, а вечерами — танцуем кадриль. Не знаю почему, но здешняя аристократия без конца танцует кадриль и старается держать себя, как при Версальском дворе.
Меня спрашивают, устала ли я, а я улыбаюсь и пожимаю плечами.
Я не знала Версальского двора, все это было еще до меня, а папа даже не был поставщиком двора…
Наша коляска останавливается в различных городах, мы выходим, школьники поют, а бургомистры произносят речи на непонятном мне языке.
— Как жаль, что я не знаю шведского! — говорю я, вздыхая.
— Но бургомистр говорит по-французски, Ваше высочество, — шепчет мне на ухо граф Браге.
Конечно, конечно, но этот французский звучит совершенно как иностранный…
Идет снег. Снег идет все время, и температура падает до 24 градусов ниже нуля. Рядом со мной в карете моя статс-дама графиня Левенхаупт, худощавая и уже немолодая. Она желает говорить обо всех прочитанных ею французских романах, появлявшихся при дворе за последние двадцать лет!
Иногда я приглашаю в карету м-ль Коскюль. Моя фрейлина, ровесница мне, крупная и сильная, как большинство шведок, с красными щеками, пышущая здоровьем, с прекрасной темной шевелюрой, причесанной совершенно немыслимо, и с крупными белыми зубами. Мне трудно привыкнуть к тому, как она меня разглядывает.
Я заставила ее рассказать мне в подробностях о приезде Жана-Батиста в Стокгольм и о том, как он покорил сердца Их величеств.
Расслабленный король с трудом поднялся со своего кресла и протянул Жану-Батисту дрожащую руку. Жан-Батист склонился и поцеловал руку королю. Слезы покатились по щекам старика. Потом Жан-Батист подошел к королеве. Гедвига-Элизабет надела придворный туалет ради встречи с Жаном-Батистом. Но на груди ее, как обычно, была приколота брошь с портретом короля-изгнанника Густава IV.
— Мадам, я понимаю ваши чувства по поводу моего приезда. Я прошу вас вспомнить, что первый король Швеции также был солдатом. Солдатом, который не желал ничего другого, как только служить своему народу.
Жан-Батист проводит все вечера в салоне королевы. Старый король показывается только под руку с наследным принцем. В зале аудиенций, на заседаниях Государственного Совета, везде Жан-Батист должен присутствовать. Он — предупредительный сын, король — любящий отец.
Эти рассказы вились вокруг меня, как хлопья снега. Я пыталась представить себе идиллию этой новой семьи. Какую роль я должна играть там? Все говорят о королеве, как о женщине очень умной, честолюбивой, которой судьба дала рано состарившегося мужа и очаровательного сына, умершего ребенком.
Королеве недавно исполнилось пятьдесят, Жан-Батист должен заменить ей сына и… нет, все это очень трудно для меня!
— До сих пор, — сказал мне кто-то, — м-ль Коскюль была единственной, чтение которой Его величество слушал. Она даже иногда могла рассмешить короля. Но теперь его сердце будет делиться между очаровательной Марианной (Коскюль) и Вашим высочеством.
А может быть, король не так уж стар, может быть, Коскюль действительно его любовница… как проскальзывает иногда в намеках… Посмотрим. Она смеялась, показывая свои белые сильные зубы.
К вечеру 6 января мы приблизились, наконец, к Стокгольму. Дорога настолько обледенела, что лошади скользили и падали, и на подъемах мне приходилось выходить из кареты и идти по обочине. Я сжимала зубы, чтобы не кричать, так сек мне лицо ледяной ветер. Однако этот холод ни в малейшей степени не беспокоил Оскара. Он бежал рядом с кучером, придерживая лошадь под уздцы и криками понукая бедное животное.
Вокруг все было бело. Это не было похоже на свежевыстиранное белье, как рассказывал мне когда-то Персон, скорее — на саван. Мне вспомнился Рим… Господи, как в Риме тепло зимой!..
— Сколько времени длится у вас зима, барон Адельсверд?
Ледяной ветер затолкал вопрос мне в горло. Нужно было повторить несколько раз, чтобы он меня понял.
— До апреля, — прозвучал ответ.
В апреле уже цветут мимозы в моем родном Марселе…
Наступила темнота, снег шел все сильнее, и вокруг уже ничего не было видно. Вокруг кареты заплясали огни факелов. Дверца широко открылась.
— Дезире!
Жан-Батист выехал навстречу мне в санях, запряженных всего одной лошадью.
— Мы всего в одном лье от Стокгольма. Еще немного, и ты будешь у себя, девчурка.
Граф Браге и графиня Левенхаупт пересели в другую карету. Жан-Батист сел со мной. В темноте кареты я прижалась к нему. Но мы были не одни, м-ль Коскюль сидела напротив нас на переднем сиденье.
Я почувствовала его руку в моей муфте.
— Какие у тебя холодные руки, девчурка!
Я хотела рассмеяться, но вместо этого рыдание сжало мне горло. 24 градуса ниже нуля, а для Жана-Батиста это климат «у себя»…
— Их величества ожидают тебя к чаю в гостиной королевы. Ты не должна переодеваться. Их величества хотят только приветствовать тебя. Оскара и тебя. Просто, без церемоний. Завтра Ее величество дает бал в твою честь, — он говорил быстро.
— Ты болен, Жан-Батист?
— Нет, конечно. Только у меня сильный насморк, и я задавлен работой.
— Неприятности?
— Гм…
— Большие неприятности?
Молчание. Потом без перехода:
— Алькиер, знаешь, посланник Франции в Стокгольме, передал новую ноту Наполеона. Император требует чтобы мы предоставили ему две тысячи шведских матросов. Чтобы доказать дружбу Швеции к Франции.
— И что ты ответил?
— Я прошу тебя хорошенько понять обстановку: ответ может дать правительство Его величества, короля Швеции, а не наследный принц.
Как ученица, я повторяю:
— Каков был ответ правительства Его величества, короля Швеции?
— Мы отказали. Мы поставили в известность, что не можем предоставить две тысячи матросов, так как Франция одновременно требует, чтобы мы объявили войну Англии.
— Может быть, Наполеон теперь успокоится?
— Вероятно, после того, как сконцентрирует войска на границах шведской Померании. С часу на час мы можем потерять в этой провинции наши войска. Ведь французами командует Даву…
Огней по сторонам дороги стало больше.
— Мы почти в Стокгольме, Ваше высочество, — сказала м-ль Коскюль из темноты.
— Вспоминаешь ли ты об огнях Парижа, Жан-Батист?
Он сжал мои пальцы. Я поняла. В присутствии шведов не говорят о Париже.
— Ты защитишь шведскую Померанию? — спросила я.
Жан-Батист засмеялся.
— С кем? Неужели ты думаешь, что шведская армия в ее нынешнем состоянии может выстоять против наших… я хочу сказать… против французской армии под командованием маршала Франции. Никогда в жизни. Я же был в Померании. — Он помолчал. — Я начал реорганизацию шведской армии. Я вызывал в Стокгольм различные армейские части и лично их инструктировал. Если бы у меня было года два на подготовку! Всего два года!.. А у тебя новая шубка, Дезире?
— Да, представь себе, прощальный подарок императора. Он послал курьера, который догнал меня уже в Дании. Странно, не правда ли?
— Я думаю, ты могла отказаться.
— Жан-Батист, женщина, которая отказалась бы от собольей накидки, еще не родилась! Это одна из трех, подаренных Наполеону русским царем.
— Не знаю, пояснили ли тебе уже все тонкости придворного этикета. Говорили ли вы по этому поводу с моей женой, м-ль Коскюль?
Коскюль заверила, что да. Я что-то не припоминаю…
— Здесь все так… как было когда-то… понимаешь?
Я положила голову на плечо Жана-Батиста.
— Как было когда-то… Но тогда не было меня. Я ничего не знаю!
— Дорогая, я хочу сказать, как было… в Версале.
— Я не бывала в Версале, конечно, — сказала я, вздохнув. — Но я постараюсь делать все так, как нужно. Я приспособлюсь.
Карета остановилась. Жан-Батист помог мне выйти. Я совершенно окоченела.
Я увидела перед собой высокие окна, ярко освещенные.