Трубка снайпера, стр. 8

Рано утром Номоконов опять увидел человека. Без фуражки, со всклоченными волосами, он прятался за деревьями, часто останавливался и прислушивался. На рукаве рваной гимнастёрки, заправленной в синие командирские брюки, виднелась звёздочка. Номоконов пропустил его мимо себя и вышел из укрытия.

— Эй, — тихо окликнул он.

Человек оглянулся и выхватил из кармана гранату:

— Не подходи!

— Чего шумишь? — сказал Номоконов. — Оружие, парень, убери, меня не пугай. Давно мог завалить тебя.

Не снимая с плеча винтовки, солдат подошёл к человеку с гранатой в руке:

— Здравствуй!

— Кто таков? — строго спросил незнакомец, не отвечая на приветствие.

— Номоконов.

— Узбек, татарин?

— Тунгусом из рода хамнеганов называюсь, — присел солдат на валежину. — Стало быть, сибирский.

— Из какой части?

— А вот бумага, гляди, — показал Номоконов документ. — Я в больнице костыли делал, с докторами и отступал. Бросили меня в лесу люди, немцу пошли кланяться. Один остался.

— Что делаешь здесь?

— Вчера подошёл сюда, ночевал. Так понял, что надо все кругом поглядеть. Ночью многих останавливал, а вот не признали меня, не послушались, ушли. Стрельба случалась. Такие, как ты, пропали, поди?

— Почему?

— Речка здесь, глубоко. Напролом не пройдёшь.

— У вас хлеб есть? — спросил человек и устало присел рядом. —Я — свой, старший политрук Ермаков… Три дня ничего не ел.

— Вот видишь, политрук, — встал Номоконов. — Совсем слабый, а грозишь. Тихо надо здесь, зверьё кругом. Мясо есть у меня, спички, табак.

— Костра не разводите, — сказал Ермаков.

— Не пугайся. Лежи, отдыхай, — показал Номоконов на брусничник. — Жарить в стороне буду, а потом сюда явлюсь. Дождёшься?

Подумал Ермаков, рукавом гимнастёрки вытер вспотевшее лицо, пристально посмотрел в спокойные глаза незнакомца, ещё раз окинул недоверчивым взглядом пожилого солдата со звериной шкуркой и берестяными коробками на ремне:

— Идите.

Часа через два Номоконов, с кусками жареного мяса в берестяной коробке, подошёл к брусничнику и покачал головой. Широко раскинув руки и ноги, строгий командир спал. На траве валялась откатившаяся граната со вставленным запалом. До вечера сидел Номоконов рядом со спавшим — чутко прислушивался, не шевелился, не кашлял, а потом разбудил его:

— Теперь вставай, политрук. Чего-то шумят немцы, стреляют. Али отдохнули — снова поднялись, али наши потревожили.

Наскоро ели несолёное мясо, тихо разговаривали.

— В армии служили раньше, воевали? — спросил Ермаков.

— Нет, не пришлось. Тогда, в двадцатых годах, не нашли меня в тайге. Белые не видели, и наши не взяли. Все время кочевал. Не от войны убегал — жизнь заставляла. А когда вышел из тайги на поселение, уже ненужным оказался армии, пожилым.

— Вы охотились в тайге?

— Охотился. Все время зверя бил.

— А на фронте? Костыли взялись делать… — покачал головой Ермаков.

— Сам не просился, — махнул рукой солдат. — Сперва голову лечили доктора, вот здесь… А потом заставили. Все время велят, никто не слушает. Винтовку не давали… Вот сюда, в книжку глядят командиры, в бумагу. Плотником я перед войной сделался, недавно. Вот и пишут теперь.

— Эх, зверобой, — покачал головой Ермаков. — Не своим делом занимаетесь. Ну, ничего, все встанет на место… Давайте думать, как до своих добраться.

Покурили командир и солдат, посовещались, поползли вперёд, в разведку. Осмотрев долину, двинулись вправо. Политрук сказал, что «гады ещё не расползлись по берегам, и надо обойти их танковый клин». Номоконов вышел вперёд. Присматриваясь к скупым, расчётливым движениям спутника, замиравшего у деревьев, сливавшегося с кустами ивняка, старший политрук повеселел. Маленький человек, крепко державший в загорелых руках винтовку, только что сказал, что проведёт его по лесу «хоть до сибирских мест», но велел все делать так, как он.

— А возле воды сам думай, — просто сказал он. — Мы в лесу через лёд за зверем ходим, а летом зачем? Однако худой закон был у моего народа — не велели старики в воду лезть. Места много в тайге, стороной я ходил, не научился плыть.

Было у Номоконова и «понятие» к воде. Километрах в пяти от шоссейной дороги, на пустынном месте, он показал кивком головы на свежееотесанные бревна, валявшиеся возле самого берега. Ермаков все понял и, подумав, велел остановиться. Долго наблюдали, а ночью поползли к берегу. Таскали бревна к реке, вязали их ремнями и прутьями, а потом уселись на хлипкое сооружение и поплыли. Гребли шестом, прикладом винтовки, едва не напоролись на моторную лодку с немецкими солдатами. К рассвету были далеко от долины, в густом ельнике. Сильно забилось сердце Номоконова, когда в ложбинке, в которую они сползли, послышалась русская речь.

— Свои! — громко предупредил Ермаков. Здесь, в лесной ложбинке, навсегда и расстался Номоконов со спутником. Подошёл какой-то командир, посмотрел у Ермакова документы, знаком показал, чтобы тот шёл вправо. Политрук протянул Номоконову руку и сказал:

— У меня очень важные дела, Семён Данилович. Наверное, расстанемся и не увидимся. За мясо и табак — спасибо.

— Тебе спасибо, политрук. Мне товарищ нужен был, помощник. А теперь ничего…

— Не делайте больше костылей, — строго сказал Ермаков. —Объясняйте командирам, говорите, требуйте. Вы — зверобой! Понимаете?

Подошёл маленький солдат в большущих ботинках, вежливо взял из рук Номоконова винтовку: —Двигай!

— Куда?

— На проверку, батя. Разные люди к нам приходят. Оглянулся Номоконов на Ермакова, которого уводили в другую

сторону, и сам себе сказал:

— Крепкий, видать, человек, а только мимо прошёл.

Проверка происходила в землянке, километрах в пяти от переднего края. Молодой командир с кубиками в петлицах подозрительно рассматривал шкурку барсука, курительную трубку, капсулу с домашним адресом солдата, документы умершего майора. Номоконов объяснял, а уполномоченный Особого отдела хмурился.

Волнуясь, солдат сказал, что напрасно сержант Попов испугался и, как видно по всему, убежал с войны. Опасны у немцев машины, а сами они — обыкновенные, очень глупые на пулю люди. Надо не подпускать немцев к машинам, убивать их на дорогах, в лесу, на улицах, стрелять в них с деревьев, с чердаков. Тогда они наверняка остановятся и побегут обратно. Но командира с кубиками в петлицах нисколько не заинтересовало это. Он стал расспрашивать, откуда приехал на войну Номоконов, где воевал, что делал в госпитале, как умирал раненый комиссар Сергеев, где он похоронен и «не агитировал ли сержант Попов санитаров, чтобы всем отделением перебежать к немцам?».