Трубка снайпера, стр. 42

Вечерами и на передовой выкраивали время, которое можно было использовать «по своему личному усмотрению». Весело было в блиндажах и землянках, где жили снайперы. Солдаты читали стихи, пели любимые песни, играли в шахматы, с азартом сражались в домино. Лейтенант Репин привёз на фронт скрипку и, случалось, вынимал её из футляра.

Не скучал и Семён Номоконов.

В госпитале он вырезал из дерева малюсенького оленя, а когда вернулся во взвод, сказал, что очень уж медленно шло время в палате. Долго смотрел лейтенант изящную фигурку лесного скакуна, ставил на ладонь, подносил к свету и все расспрашивал, что ещё вытачивал колхозный охотник.

Через несколько дней после возвращения из госпиталя принёс откуда-то Номоконов кусочек чёрного, наверное, долго лежавшего в воде и очень крепкого дерева. В землянке командира взвода стояла маленькая, из гипса фигурка человека, имя которого называл лейтенант, когда брал скрипку. Поставив фигурку перед собой, внимательно поглядывая на неё, Номоконов принялся за работу. Крошечные стружки поползли с бесформенного куска дерева.

Боевой счёт снайперского взвода все возрастал. Перестали враги ходить в полный рост. Меткие пули заставили их прятать головы, низко нагибаться к земле, ползать. Пленные рассказывали о больших потерях и от ружейного огня. В письмах немецких солдат все чаще появлялись жалобы на снайперов. Враги заговорили о сибирских ордах, нахлынувших на фронт.

«Эти люди жестоки и фанатичны. Они не требовательны к жизни и составляют с природой единое целое. Необходимо обрушиваться на полчища этих варваров всей мощью германского оружия». [11]

В бессильной злобе враги бомбили позиции дивизии, сбрасывали над траншеями листовки, а иногда — металлический лом, бочки из-под горючего. Однажды низко летевший бомбардировщик разгрузился недалеко от блиндажей, где жили снайперы. На снег посыпалась рваная русская обувь всех размеров, только на правую ногу. В каждом ботинке или сапоге была бумажка с коротеньким текстом: «Ваше дело правое».

Номоконов складывал в кучу дырявые сапоги, стоптанные женские туфли, обливал их керосином, дрожащей рукой подносил спичку. Солдату хотелось, чтобы эту обувь погрузили в машины, увезли в большие города и всем рассказали о гитлеровских убийцах. Не ходили они с мешками по чуланам и кладовым, не скупали старую обувь у населения. Номоконов заметил на солдатских кирзовых сапогах бурые пятна и догадался, что немцы сняли обувь с ног раненых или убитых.

Кипела в сердце человека из тайги жгучая ненависть к врагам. Юшманов рассказывал о странах и народах, попавших в порабощение. На политзанятиях Номоконов сам находил на карте города и села, освобождённые от фашистских захватчиков, и с волнением передвигал красные флажки. Расширялся кругозор солдата, росло боевое мастерство. С молчаливым холодным бесстрашием действовал Номоконов. Близко к вражеским опорным пунктам подползал он, часами неподвижно лежал под снегом, зорко смотрел вперёд прищуренными чёрными глазами. Не торопился, терпеливо ждал. И немцы попадали на мушку: разведчики, наблюдатели, солдаты из пулемётных расчётов, гитлеровские офицеры, которые и холодной зимой ходили в фуражках с серебряным шитьём и вязаными наушниками.

Регулярно заполнялась во взводе ведомость «Смерть захватчикам!», и мало кто знал, что за скромный, издали совсем неприметный орнамент вырастал на курительной трубке солдата. После выходов за передний край, без тени рисовки, незаметно для других, но непременно Номоконов ставил на остове дорогого отцовского подарка точку, иногда две, а случалось, и побольше. Человек из тайги старательно вёл свой боевой счёт. Он не мечтал о наградах, да и не понимал тогда их значения. Далёкий Нижний Стан вставал в памяти зверобоя. Он знал, что люди, оставшиеся в селе, с нётерпением ожидали окончания войны, жаждали мирной жизни. Хотелось поскорее перебить фашистских извергов и вернуться в родные края. Представлял Номоконов, как в его маленький дом придут гости, и тогда он закурит трубку. Солдат скажет, что «вот они, здесь, те самые, которые приходили с войной», и всем будет понятно, что сделал Номоконов в боях за Советскую землю. Честным знали его в селе, работящим, не бросавшим слов на ветер. Никто и пересчитывать не будет. Посмотрят старики на отметки и скажут: «Ладно действовал Семён, много завалил фашистов, спас нашу землю. Почёт тебе всеобщий и уважение».

А это главное в таёжном селе.

Хорошо понимал солдат, что в случае победы фашизма миллионам ему подобных достанется горькая участь. Маленький, без винтовки, он не раз приходил посмотреть на гитлеровцев, оказавшихся в плену. Хотелось поговорить с ними, рассказать о своей стране, о себе самом. Но и в минуты, позорные для любого воина, эти люди окидывали его презрительными, а иногда жалостливыми взглядами, отворачивались, усмехались. И тогда Номоконов шёл в блиндаж. Он многое знал и умел, в его груди билось доброе сердце, но оно становилось холодным и жестоким, когда руки наполняли патронами подсумок.

К концу декабря 1941 года на курительной трубке солдата замкнулось первое кольцо из трех рядов маленьких чёрных отметок. Его обрамлял с десяток крестиков.

Однажды, рано утром, когда над замёрзшим болотом рассеивалась густая морозная дымка, Номоконов подобрался к вражескому опорному пункту. После декабрьских боев будто гигантский плуг перепахивал низину. Рытвины, ухабы, огромные воронки, островки ельника, разреженные артогнём, выкорчеванные пни… Было где затаиться снайперам! Новое кольцо на трубке началось с гитлеровца, приподнявшегося над снежным завалом. Номоконов выстрелил в него из-за подбитого немецкого танка, застывшего в сугробе, на середине замёрзшей долины. Когда пулемётная очередь полоснула по броне и пришлось зарываться глубже, солдат вдруг обнаружил нору. Будто зверь в ней отдыхал, примяв своей шкурой снег. Чёткие отпечатки извилин одежды, окурки и… пустая гильза. Из маленькой пробоины — амбразуры хорошо просматривалась местность перед нашим передним краем. Номоконов определил, что не больше часа назад человек в незнакомой, нерусской обуви вылез из норы, вырытой под машиной, тщательно закрыл её глыбой снега и, осторожно ступая на старые, застывшие на морозе отпечатки гусениц, ушёл прочь.