Последние Рюриковичи и закат Московской Руси, стр. 118

Завершая рассказ о трагической судьбе Димитрия Ивановича, поведаем об одной любопытной истории. В феврале 1598 года польский посланник Сапега сообщил, что Годунов имел при себе двойника-приятеля, похожего на Димитрия, сына Марии Темрюковны, которого он хотел выдать за покойного, если его самого не изберут на царство. С.Ф. Платонов отмечает в этом сообщении ряд очевидных нелепостей, в частности, Димитрий здесь назван сыном Марии, но не Нагой, а Пятигорки, второй жены Грозного. «Если судить по рассказу Сапеги, московские люди плохо помнили, чей сын и какого возраста был Димитрий, кем ему приходился Нагой…» – резюмирует историк [1012].

Но стоит ли обвинять москвичей в забывчивости. Со дня гибели царевича не прошло и семи лет. Возможно, кто-то забыл имя матери Димитрия Ивановича, но тот факт, что в Угличе принял смерть восьмилетний отрок, должен был накрепко отпечататься в народной памяти. Теперь остановимся на некоторых подробностях рассказа Сапеги. Поляк называет годуновского самозванца приятелем правителя. Между тем Димитрию, будь он жив в это время, не исполнилось бы семнадцати лет. Трудно представить приятельские отношения между юношей и сорокапятилетним Годуновым. Сапега пишет о Димитрии, «которого давно нет на свете», что опять не вяжется с возрастом погибшего царевича.

Разумеется, эти нестыковки можно объяснить нелепостью самого слуха, пересказанного польским посланником. Но, по нашему мнению, прототипом годуновскому самозванцу послужил другой Димитрий Иванович – первый сын Грозного, утонувший в Шексне в июне 1553 года. Правда, он был рожден от брака с Анастасией Романовой. Но Мария Темрюковна также родила мальчика, умершего во младенчестве в мае 1563 года. С тех пор минули десятилетия, неудивительно, что об умерших царевичах остались смутные, отрывочные воспоминания. Скорее всего, в годуновском самозванце (или в слухах о нем) причудливо соединились черты первенца Ивана Грозного и сына Марии Пятигорки.

Еще одна деталь: Годунов всячески подчеркивал, что рожденный во внецерковном восьмом браке Димитрий Угличский не может считаться легитимным наследником. По этой причине его имя в царствование Федора Ивановича запретили упоминать во время богослужений. Потому правитель никак не мог выставлять последнего сына Грозного в качестве претендента на престол.

В остальном мы присоединяемся к важному выводу С.Ф. Платонова: «Рассказ не заслуживает малейшего доверия своею фабулой. Но важно появление такого рассказа в 1598 году. Значит, Борис еще не стал царем, а идея самозванства уже бродила в умах» [1013]. От себя добавим, что самозванство – это «спрос», оно появилось на свет, поскольку возникло «предложение», общество отвергало вероятных кандидатов на престол, и в первую очередь Годунова, и готово было предпочесть им представителя законной династии Рюриковичей. Или хотя бы их тень.

Торжество народного волеизъявления

В январе 1598 года царь Федор Иванович, чьим именем правил Годунов, умер. «Кто мог предположить, что такой, как и вы все, читающие, знаете благочестивый и благословенный род, укоренившийся и утвердившийся на царстве в течение многих лет и до событий последних лет не страдавший бесплодием, ныне без наследника прекращается и кончается», – риторически восклицает Иван Тимофеев [1014]. Борис Федорович остался один на один с политическими противниками и народом, который его не любил. На что же рассчитывал непопулярный правитель и почему в конечном итоге победу праздновал именно он, а не его главный оппонент всеобщий любимец Федор Никитич Романов?

Одна из причин очевидна. По сообщению Маржерета, когда Борис Федорович начал стремиться к короне, он с этой целью начал благодеяниями привлекать народ. Куда бы ни отправлялся царь Борис, его поездки сопровождались щедрой раздачей милостыни. Борис мог покупать народную любовь не только за счет казны. Его ежегодный доход вместе с жалованьем доходил до 93 700 рублей. Наверняка это завышенная сумма, но, если даже мы сократим ее на порядок, все равно выйдет, что новый царь был богатейшим человеком России. После смерти последнего Рюриковича благотворительность Бориса Федоровича достигла астрономических величин. При воцарении Годунова служилым людям «на один год вдруг три жалованья велел дать», «а с земли со всей податей, дани и посохи, и в городовые дела, и иных никаких податей имати не велел», «и гостем и торговым людем в торгех повольность учинил».

Во что обошлась истощенной казне выплата бонусов служилым вкупе со всеобщим и поголовным налоговым мораторием, летописи умалчивают. Заметим лишь, что временное послабление обернулось резким усилением налогового гнета. Так, доля урожая, шедшая на оплату государственных повинностей, в 1552 – 1556 годах составляла 8,7%, в 1586 – 1588 годах – 18,8%, а в 1601 – 1602 годах, то есть аккурат после затеянного Годуновым аттракциона неслыханной щедрости, – 30,2%. [1015]

Л. Е. Морозова одну из глав своей книги о Годунове так и назвала «Стремление понравиться всем». Однако, по нашему мнению, Борис Федорович понимал, что всем понравиться невозможно, да и не обязательно. Популизм Годунова имел конкретный адресат – служилых дворян и детей боярских. Выходец из среды рядовых вотчинников Годунов хорошо представлял запросы служилых людей. Вскоре после венчания на царство Федора Иоанновича были отменены налоговые льготы для церковных земель – тарханы. При этом прямо отмечалось, что настоящая мера предпринята для обеспечения интересов служилых людей. В приговорной грамоте духовного собора от 20 июля 1584 года сказано: «Советовались мы и утвердились, чтоб вперед тарханам не быть; земли митрополичьи, архиепископские, владычни и монастырские в тарханах, никакой царской дани и земских разметов не платят, а воинство, служилые люди эти земли оплачивают; оттого большое запустение за воинскими людьми в отчинах их и поместьях; а крестьяне, вышедши из-за служилых людей, живут за тарханами в льготе, и от того великая тощета воинским людям пришла.»

Правда, в октябре того же года тарханы восстанавливаются. По предположению С.М. Соловьева, одновременно с восстановлением тарханов должен был появиться закон о прикреплении крестьян к земле, так как требовалось дать служилым людям обеспечение, необходимость которого была так торжественно провозглашена на соборе [1016]. Заигрывая с дворянством, Годунов все более закабалял крестьян. Так, власти издали распоряжения об «обелении» (освобождении от податей) помещичьей запашки, перекладывая податное тягло на низшие сословия.

Дворяне должны были знать, от кого именно исходят милости. Когда правительство царя Федора объявило о прощении «нетчиков», детей боярских, уклонявшихся от службы, в указе особо подчеркивалось, что эта мера проведена по «печалованию» Годунова [1017]. Очевидно, посол Ф.М. Троекуров имел полное основание сообщить полякам о том, что число людей, служащих Федору Ивановичу, удвоилось против прежнего, «потому что к людям своим он милостив и жалованье им дает, не жалея своей государственной казны, и люди ему все с великим радением служат…» [1018]. Горсей даже говорит о «вновь созданном» Борисом дворянстве [1019]. На служивый люд, по выражению Р.Г. Скрынникова, «провинциальную мелкопоместную мелкоту», им облагодетельствованную, и опирался Годунов.

Другой его могучей опорой стало духовенство, возглавляемое патриархом Иовом. Свой первый духовный чин Иов получил в Старице «благорассмотрением» Грозного в разгар казней, когда прежний стольный город князя Владимира Андреевича стал главной опричной резиденцией. Иов и Борис стали неразлучны. Опричник с метлой за седлом и опричник в рясе чувствовали родство душ: оба пытались выжить в кровавой мясорубке, и не только выжить, но и ценой любых преступлений и подлостей достичь «степеней известных». И им это удалось. Борис возвышался за счет жены и сестры, а Иов – за счет Бориса. Иов стал ростовским архиепископом, затем сменил неугодного Годунову Дионисия на первосвятительском престоле, а в январе 1589 года был избран первым русским патриархом.