Ангелмасса, стр. 11
Они не спешили, они все тщательно взвесили и отправили корабль Пакса в такое место, где ему ничто не угрожало. В один прекрасный день он вернется.
Но еще до того Форсайт сам станет полномочным Сенатором. Верховным Сенатором с ангелом на шее. А может быть, и нет. Послышался неуверенный стук в дверь. — Войдите, — отозвался Форсайт.
Приглашение не возымело действия. Форсайт недовольно поднял глаза; потом, сообразив, в чем дело, взял жезл и дважды нажал кнопку вызова Роньона. Дверь распахнулась, и гигант робко ступил в комнату. Его толстые пальцы вывели в воздухе вопрос:
«Вы меня звали, господин Форсайт?»
«Да», — отозвался Форсайт на языке жестов. Глухой от рождения, Роньон неплохо читал по губам, но Форсайт придерживался давно установленного правила — если речь идет о делах, касающихся лишь их двоих, по мере возможности общаться с Роньоном только посредством пальцев. Как любой навык, язык глухонемых без практики быстро забывается, а Форсайт не хотел, чтобы его люди утрачивали эту сноровку. Порой было очень удобно иметь возможность вести тайный разговор в окружении толпы посторонних. — «Через полчаса я должен выступить с речью, — сообщил он Роньону. — Не мог бы ты отправиться в студию и подготовить все к передаче?»
Застенчивые глаза Роньона расширились, вялые губы изогнулись в радостной улыбке.
«Да, господин Форсайт, — возбужденно зажестикулировал он. — Вы имеете в виду, я все должен сделать сам?»
Форсайт сдержал улыбку. Это была одна из немногих точек опоры в его неустойчивом мире — каким бы простым либо унизительным ни казалось дело, он всегда мог рассчитывать, что Роньон возьмется за работу со всем энтузиазмом, на который был способен его мозг восемнадцатилетнего юнца.
И это был весьма горячий энтузиазм. Никто даже не догадывался, воодушевляла ли Роньона поставленная перед ним задача или более тонкое чувство — удовлетворение оттого, что кто-то ему доверяет.
«Господин Милз уже там, — продолжал Форсайт. — Ты ведь знаешь, что нужно сделать?»
Роньон кивнул.
«Да, знаю. — Его детский пыл сменился столь же детской сосредоточенностью. — Я все сделаю».
«Не сомневаюсь в этом, — вполне искренне отозвался Форсайт. В отличие от более „зрелых“ людей, с которыми ему приходилось иметь дело, Роньон был начисто лишен раздражающей ложной гордости, которая не позволяет людям признавать свое поражение. Как правило, если ты что-то поручил Роньону и он не обратился к тебе за дополнительными разъяснениями, это значило, что он сделал все как надо. — В таком случае отправляйся. Нельзя заставлять народ Лорелеи ждать».
«Слушаюсь, господин Форсайт». — Со счастливой улыбкой на губах Роньон повернулся и вышел.
Порой, улучив свободную минуту, Форсайт задумывался, зачем он держит Роньона при себе. Рослый и неуклюжий, с далеко не фотогеничным лицом и разумом ребенка, Роньон был весьма далек от типичного образа человека, вхожего в политические круги. Поначалу это был символический жест со стороны Форсайта — высокопоставленный представитель планеты находит время позаботиться о тех, кому бессильна помочь даже современная медицина. Этот предвыборный трюк оказался весьма успешным, невзирая на громкие протесты оппонентов, объявивших его бесстыдной игрой на человеческих чувствах. Форсайт выиграл ту кампанию и с той поры не знал поражений.
Но это было пятнадцать лет назад. Почему же Роньон до сих пор находится рядом с ним?
Пожав плечами в ответ на собственные мысли, Форсайт нажал клавишу интеркома.
— Милз слушает, — произнес знакомый голос.
— Это Форсайт. Как дела?
— Последняя проверка осветительных приборов, господин Сенатор-Избранник, — ответил Милз привычно-озабоченным тоном. — Заканчиваем через пять минут.
— Надеюсь, что так, — с нажимом произнес Форсайт. — Потому что я послал в студию Роньона и попросил подстегнуть вас.
Милз фыркнул.
— Что ж, придется засучить рукава, — отозвался он с насмешливой серьезностью, которая, впрочем, не могла скрыть появившегося в его голосе напряжения. — Я бы не хотел, чтобы он рассердился на нас.
— Я тоже, — сказал Форсайт. — Скоро спущусь к вам.
Он выключил интерком. Да, наверное, дело именно в том, что Роньон так выделяется среди нас, подумал он. Со своим детским энтузиазмом и безрассудной верностью Роньон был подобен легкому ветерку, разгоняющему застоялый запах нечистот, которыми нередко оборачивается политика. У Форсайта сохранились живые воспоминания о том, как его отец пускал в ход свое недюжинное чувство юмора, чтобы разрядить напряжение, столь часто грозившее свести с ума его самого и людей, которые с ним работали. Быть может, Форсайт приблизил к себе Роньона из подсознательного стремления компенсировать отсутствие у себя этого дара.
Несколько секунд он смотрел на застывшее изображение отца, чувствуя, как его охватывает знакомый прилив решимости. Когда-то один из Форсайтов сложил с себя обязанности Верховного Сенатора, не желая поддаться отупляющему воздействию ангела. Теперь его потомок, если ему достанет изобретательности и будет сопутствовать удача, попытается одновременно сохранить свой пост и свободу… и в процессе убедить окружающих в том, что его отец с самого начала был прав.
Выключив монитор, он собрал бумаги и двинулся к выходу. Его ждал народ Лорелеи.
Глава 5
— Это очень хорошее вино, — сказала Чандрис, следя за тем, как Тумз взял со стола бутылку вычурной формы — он назвал этот сосуд «караффой» — и подлил немного жидкости в ее бокал. Девушка заметила, что рука ее кавалера еще не начала трястись; однако, чтобы поднести горлышко, ему потребовалось чуть больше времени, чем можно было ожидать. Стоит заставить его выпить еще немного — и скоро она сможет, ничего не опасаясь, позволить Альберту увести себя в каюту. — Сладкое и некрепкое, — добавила она, пригубив вино. — Попробуйте.
Тумз криво улыбнулся.
— Боюсь показаться нелюбезным, но, на мой взгляд, вина Джулио созданы специально для юных девушек вроде вас. Вот… — он поднял свой бокал, — вот выпивка для настоящих мужчин.
— Я не утверждала обратного. — Чандрис улыбнулась в ответ. — Мне и в голову не пришло бы усомниться в том, что вы настоящий мужчина. — Она заговорила тише, в ее голосе зазвучал призыв: — Уж я-то знаю.
Альберт растянул губы и с хищной ухмылкой, к которой примешивались самодовольство и удовлетворение, протянул руку и положил пальцы ей на ладонь. Чандрис позволила ему погладить себя, продолжая улыбаться и ничем не выдавая охватившей ее нервной дрожи. Если Тумз заподозрит, что все это время она водила его за нос и что последние две недели его плотские утехи ограничивались тем, что он стягивал с нее одежду и тут же проваливался в пьяный, беспробудный сон…
«Хватит», — одернула себя Чандрис. Разумеется, он ни о чем не догадывается. Вряд ли он продолжал бы все это время сорить ради нее деньгами, если бы ежеутренние восхищенные отзывы Чандрис о мужских способностях Альберта противоречили его собственным воспоминаниям. Все дело в нервах. И, может быть, в том, что ей до сих пор не доводилось делать ничего подобного. Ее коньком были молниеносные операции; несколько часов в обществе жертвы, максимум день-другой, потом рывок и бегство. Обхаживать одного и того же клиента две недели подряд оказалось куда труднее, чем она могла представить.
Но ждать осталось недолго. Вытерпеть еще одну ночь — завтра «Хиррус» прибудет на Сераф. Она вместе с Тумзом спустится в челноке на планету, подарит ему прощальный поцелуй, и этим все кончится. Рывок и бегство.
Свободной рукой Чандрис взяла свой бокал и, поднеся к губам, обвела взглядом зал за спиной Тумза…
Она замерла. Отделенный от нее четырьмя столиками, сидел тот самый мужчина.
Чандрис поперхнулась и целую минуту содрогалась всем телом, пытаясь очистить легкие, не закашлявшись вслух.
— Чандрис? — Альберт нахмурился и еще крепче стиснул ее ладонь. — Вы хорошо себя чувствуете?