Последний вампир, стр. 34

Игнат попробовал представить, как выглядит со стороны, и улыбнулся. Мастер Фам Тхыу Тхыонг учил черпать дугой улыбки резервы силушки из организма. «Когда мы сражаемся, — учил Фам, — мы смеемся». Еще Фам учил мочиться на ноги во время долгих пеших переходов и возмущался, замечая кривые ухмылки подопечных, говорил строго: «Даже наш президент, дедушка Хо, не брезговал делать это в походах!» А другой приятель Сергача, фанатевший на йоге, рассказал однажды о методе ментального обезболивания при помощи воображаемых вод священного Ганга. Не той реальной речки, что протекает в Индии, а Божественной Реки, которая берет начало на Небесах и впадает в Великое Ничто. Простой и, между прочим, эффективный метод — надобно только представить болящую конечность опущенной в Священный поток и почувствовать, как волшебные воды вымывают, уносят боль.

Все вышеперечисленные рецепты и методы Сергач уже испробовал, но ничуть не меньше помогла и смекалка — Игнат разорвал пополам футболку и обмотал хлопчатобумажным тряпьем голые стопы, прополоскав их предварительно в повстречавшемся на пути лесном прудике, а потом уже и в воображаемых водах священного Ганга. В том же прудике вымыл руки после втирания в голени природного эликсира, коим не пренебрегал и легендарный дедушка Хо. Оперся на посох, готовый продолжить путь, и улыбнулся особенно широко, представив себя со стороны, — гусь, блин, лапчатый, честное слово! Весь в царапинах, будто его ощипали, с посохом, будто с вертелом, с потной мочалкой вместо шевелюры! Где? Возле мини-пруда в глуши лесов! Почему? Убегал от вампиров! Ей-богу, обэриуты отдыхают! Абсурд полнейший, обхохочешься, ежели забыть о взрыве колбы со сжиженным отравляющим газом в другом уголке Подмосковья и о людях, которые не дожили до взрыва, потому что очень хотели выжить.

Игнат стер улыбку вместе с капельками пота тыльной стороной ладони, оперся на полутораметровый, тяжелый и немного кривой посох и пошел куда глаза глядят.

Глаза глядели в темноту с предрассветными оттенками серого. Над головой громко шелестели верхушками деревья, перешептывались, обсуждая разгон ветрами демонстрации туч. Грозы так и не случилось, а жаль — ночь, увы, не дышит прохладой, и дождичек ой как бы не помешал.

Нудный шелест листвы поначалу ужасно раздражал Сергача, шепот леса не давал определить на слух, бежит ли немой вдогонку или ограничился стрельбой наугад по подлеску. Неизвестность подгоняла, и в первый час свободы Сергач редко позволял себе сбиваться на шаг. Ему везло — всего однажды ушиб не сильно пальцы правой ноги о невидимую корягу и падал, споткнувшись, всего два с половиной раза, два раза на бок и один на четвереньки. Потом сообразил подобрать посох и сменил бег трусцой на шаг. А спустя минут сорок набрел на прудик и устроил привал. Привалился спиной к ближайшему дереву, сунул уставшие стопы в воду и дремал с четверть часа, вспоминал все, какие знает, приемы и методы восстановления сил...

Уходить от прудика не хотелось, но шагать в обмотках, опираясь на посох, было не в пример легче, чем рисковать голыми пятками при каждом шаге или шарить перед собой дубиной, как тросточкой слепого. А совсем-совсем скоро начнет стремительно светлеть и увеличатся шансы заметить, найти тропку или дорожку, отыскать путь из лесу к открытым пространствам, к людям.

Сергач старался не загружать голову вопросами планирования дальнейших далекоидущих планов, выйти бы из лесу, — ведь кончится же он когда-нибудь, чай не тайга, — а там видно будет, авось чего да придумается путное. Вертелась на задворках сознания мыслишка-мечта о телефоне, к которому нужно стремиться в первую очередь, о связи, мобильной или проводной, с Москвой, с Инной, и все, и более никаких посторонних мыслей, остальные о насущном, о сиюминутном — с какой стороны вон ту березу обойти, с которой — эту осину, как бы не начать кружить, как бы держать курс прямее и уменьшить амплитуду шатаний до минимума.

Лес закончился внезапно. Сергач будто из-за кулис вышел на авансцену под шуршание занавеса листьев. Впереди вспаханный холм под светлеющим куполом неба, борозда за бороздой расчертили возвышенность словно ряды кресел в зрительном зале. Близкий горизонт аккуратно обозначен алой полоской, за холмом начинается рассвет. А справа и слева обработанную крестьянами земляную шишку обнимают леса, и, ежели по уму, надо бы вернуться в кулисы листьев, обойти холм лесом, заглянуть за его край осторожно, но мочи нет снова слушать шелест-шепот деревьев и передвигаться вприглядку, обмотки с ног хочется снять, хочется пройтись по полю, по взрыхленной, мягкой земле и быстрее взобраться на холм, поближе к свету, к солнцу.

Сергач сорвал со стоп обрывки футболки, подумал немного и бросил дубину-посох. Начало восхождения на вспаханный холмик обрадовало — оказалось, что вздыбленное поле засеяно морковкой. Игнат выдернул пару моркови, выбрал большую, долго и старательно очищал ее от земли, невольно замедлив шаг и предвкушая вкус сладкого овоща. Однако как ни старался изголодавшийся Сергач, а вместе с овощем на зубах захрустел песок и недожеванную морковку пришлось выплюнуть. Отплевываясь, Игнат взобрался на холм, огляделся.

Внизу долина, вся паханая-перепаханая, вся покрытая туманами, будто снегами. Далеко-далеко сквозь туман пробивается широкая полоска ярко-красного света и первые желтые лучи. На небе размазаны ветром клочья туч. Вообще-то красотища. Перенеси какой живописец этакую красотищу на холст, и эстеты процедят сквозь коричневые от курева зубы: «Фи, лубок». Сергач себя к эстетствующему сообществу не причислял, упаси боже, но и он сморщился, взирая на примитивные красоты природы. Ни хрена конкретного не видать за туманами, одно сплошное благолепие, и куда дальше идти — черт его знает.

Напрягая зрение, Игнат различил в глубине туманных просторов темно-зеленые пятна, островки леса. Возле ближайшего, километрах в нескольких, островка померещилась змейка реки и маячок костра. Или не померещилось? Фиг поймешь — снежную белизну туманов тормошит ветер, что весьма способствует возникновению миражей. Но вот опять мелькнул огонек. И снова скрылся за туманом, и вновь подмигнул.