Война за океан, стр. 76

Любава перешила одежду, выданную мужу. Укоротила штаны с лампасами. На другой день Маркешка оделся в полную форму казачьего пехотного батальона. Тяжело было Любаве отпускать мужа. Но и во взгляде и в голосе ее была и ласка, и затаенное любованье.

– Что же я при бабах останусь в деревне? Вот и я отрекся от болезни.

– Нет, ты пьяный сболтнул по глупости.

– Я нарочно, почем ты знаешь, может, я истосковался.

– А что же ты утром умом тряхнулся и плакал у меня на груди, как дите?

– Утром-то, конечно, страшно было. Но ты, Любава, не казак и не можешь знать, что есть подвиг и как к нему стремишься.

– Казак! – с усмешкой сказала Любава и так толкнула Маркешку, что он полетел к кровати во всей форме и со всем снаряжением. А она стала его целовать.

– Так-так, дави его, топчи, хозяйка! – крикнул вошедший Алексей.

Он весь день прогостил у Маркешки.

Наутро в назначенный час Хабаров явился в правление.

– Что, Маркешка, теперь выздоровел? – спросил его атаман.

– Теперь выздоровел, – браво ответил Хабаров.

– Паря, пойдем на войну, – подсмеивался Алексей. – Это тебе не с нойоном царапаться.

– Какая война, откуда у нас турки!

– Француз опять поднялся. И Англия! Со всех сторон… Ты че, разве не слыхал?

Последний вечер казаки провели дома. Пили мало.

Утром ждали баржу с верховьев Шилки, на которой Алексей и Маркешка с отрядом пеших казаков должны были плыть вниз по Амуру. Но баржа что-то не шла. Одна баржа придет или вместе со всем сплавом – тоже пока никто не знал толком.

Через несколько дней пришла на лодке почта. Бердышова и Хабарова вызывали в свой батальон на Шилку.

Глава шестая

ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ

Экипажи губернатора уже подъезжали к Бянкино. Вдали, среди холмов на берегу Шилки, маленькая черная деревушка. Шилка, по берегу которой шел тракт, быстрая, чистая река, вобравшая в себя ключевые горные воды, и сама как быстрый горный ключ. В ней есть что-то от Ангары, хотя с той ничто вообще не может сравниться в целом мире, – это не река, а чистейший алмаз!

Сегодня 7 мая, по-европейски конец месяца, поля забайкальских крестьян посеяны, всходы повсюду, как озерца среди березняков, трава быстро растет на лугах. В эту пору весенняя вода еще не спала, да и в убыль Шилка поднимет баржи и лодки, как показали тщательные многолетние промеры, которые по приказанию Муравьева и по собственному почину Казакевича делались все эти годы, глубина всегда достаточная, чтобы пройти баржам с войсками, артиллерией и припасами.

Несколько лет тому назад, когда Невельской еще не исследовал устье Амура и на Шилке ничего не было построено для сплава, не только пароходов, – но ни единой порядочной баржи не имелось, ни одного весельного катера с пушками, а промеры уже велись. Сколько раз Муравьев приходил в отличное настроение, получая сведения о глубине реки. Он даже готов был петь казачью забайкальскую песню, что «Шилка и Аргунь, они сделали Амур». В самом деле, Шилка – мать Амура, а Аргунь – его отец.

В прошлом году он приказал сделать промеры и на Амуре, сколько было возможно, не возбуждая подозрительности у маньчжуров.

На Шилкинском заводе – центр всей подготовки к сплаву. Тут начальствует Петр Васильевич Казакевич, умнейший, спокойнейший человек, дельный и аккуратный. Петр Васильевич был у Невельского старшим офицером на «Байкале» во время кругосветного перехода.

Делая промеры на реках, Казакевич посылал казаков на Амур из Усть-Стрелки и Горбицы. Теперь суда готовы, пароход построен. При деятельном участии Миши Корсакова сформированы войска, есть артиллерия, тяжелые крепостные орудия привезены на быках с Урала. Предначертания Муравьева исполнены.

Муравьев катил в экипаже с сознанием, что сплав, какого еще не бывало в истории человечества ни на одной реке, ждет своего полководца, ждет, когда он выйдет из шатра и, как Петр, кликнет клич: «На Амур, орлы!» – и все заколышется.

А пока воды Шилки совершенно пустынны. В нескольких верстах от деревни Бянкино губернатора встречали верхами Миша Корсаков, горный инженер подполковник Разгильдеев и целая кавалькада офицеров и горных чиновников. Свита Муравьева в этот день отстала, он умчался вперед.

Губернатор вышел из кареты. Вскочил на подведенного к нему коня.

– А где ж пароход «Аргунь»? – отчеканивая слова, спросил губернатор у Корсакова, который держался верхом подле своего генерала.

– Пароход «Аргунь» не смог подняться от Шилкинского завода вверх по реке до селения Бянкино по причине большого прибытия воды и сильного встречного течения, – несколько смущенно и с мягким поклоном, почтительно и негромко, как бы показывая, что не следует губернатору обращать на это внимания или высказывать досаду и огорчение, полупрошептал Миша Корсаков, держась на коне ближе к своему покровителю.

Муравьев вспыхнул, но сдержался. Он хотел явиться к своим войскам на пароходе, с блестящей свитой, стоящей на палубе.

– А где же Петр Васильевич? – тихо, но гневно спросил он.

– Петр Васильевич отправился на Усть-Стрелку, на самую границу, чтобы произвести лично разведку и новые промеры… Баржа для вас, Николай Николаевич, прекрасно оборудована, – меняя тон, радостно заявил Миша Корсаков, и восторженное выражение появилось на его лице, как всегда, когда он говорил об удобствах, приготовленных для генерала. – Я сам следил. Мебель доставили из Нерчинска, ту летнюю парижскую, что привезли в пятьдесят втором году… Обивка роскошная… Право, жаль, что Екатерина Николаевна решила не ехать. Премилая у вас каюта. Кабинет для занятий, спальня и салон. Обшивка африканским дубом, как в капитанской каюте на «Иртыше».

Муравьев потребовал объяснений от инженеров и моряков.

Один из морских офицеров стал почтительно докладывать, держась верхом на коне рядом с губернатором, что пароход «Аргунь» не может подняться против течения по причине слабости своей машины… Этот резал прямее Миши Корсакова. Между тем вся кавалькада всадников, цокая подковами коней по сильно каменистой дороге, двигалась великолепными местами над скалами, у подножия которых кипела вздувшаяся Шилка.

«Подлецы! – думал губернатор. – Что же они выстроили!»

Но не стал никого разносить. Пароход «Аргунь» был его любимым детищем, первенцем амурского кораблестроения. Муравьев прилагал все усилия к тому, чтобы явиться на Амур с современным паровым судном. Тут и вид, и удобства движения, и необходимость иметь пароход там, где сотня барж, которые еще придется не раз стаскивать с мелей. Кроме того, он желал показать китайцам, что у русских есть паровой корабль.

Въехали в деревню. Гребной катер, вооруженный маленьким фальконетом [64], стоял у пристани. Губернатор решил не ждать свиты.

– Да нет ли легкой лодки? – спросил он.

Уж если нельзя было явиться на пароходе со свитой, с блеском, то надо брать другим, по пословице – не мытьем, так катаньем. Запросто, на маленькой лодчонке, – по-военному, по-солдатски!

– Я с удовольствием в лодке, – говорил Муравьев.

Когда подали большую лодку, Муравьев ее забраковал, велел подать поменьше. Он оставил при себе только двух гребцов. Это казаки в белых рубахах.

– Ты что так на меня смотришь? – вдруг спросил губернатор высокого казака с крупным, длинным лицом.

– Простите, ваше высокопревосходительство…

– Нет, смотри, пожалуй! – сказал Муравьев.

Муравьев взял с собой Мишу Корсакова и Разгильдеева. День был жаркий. Когда отвалили, Николай Николаевич снял мундир и снова разговорился с казаком.