Война за океан, стр. 54

Вошли в жилище айнов, познакомились с женщинами. Корсаков и Чихачев ходили со стариками в горы.

Ледяная вода в ручье, кругом много дубов, русские березы. И на морском берегу, и на отмелях у речек – золотистый песок. Масса родников! Тут же заросли бамбука.

«В Японии никого на берег не пустили, так хоть тут бамбук посмотреть. Растительность густая, мощная. Почва только ожидает обработки!» – думал Воин Андреевич.

Айны объяснили, что зимой бухта эта не замерзает.

… На следующий день горы на берегу стали выше. Их кряж подошел к самому морю. Повсюду крутые каменные отвесы, а выше – остроголовая россыпь пихт. С гор падают по камням белые от пены потоки воды. Один низвергался прямо в море огромным водопадом, другой, падая с высокой скалы, рассеивался, превращался в дождь. Аромат пихтового леса сегодня особенно густ.

– Вон черные потеки на скалах, – сказал инженер Зарубин, – это от угля.

– Неподалеку должен быть мыс Дуэ, около которого, по глазомерной карте Бошняка, находятся главные залежи каменного угля, – объяснял Чихачев.

Среди моря видны три скалы под берегом…

– Вот и мыс! Залив Жонкьер! – воскликнул Николай Матвеевич.

После обеда капитан с Чихачевым и доктором Вейрихом съехали на берег.

У первого же утеса Вейрих заметил узкий, в палец толщиной, слой каменного угля.

«Трудно представить себе, как мы были обрадованы таким открытием, – писал вечером в дневнике Римский-Корсаков, – с каким рвением пустились дальше в горы и по берегу отыскивать драгоценный камень. Я думаю за других, а за себя даже и ручаюсь, что открытие золота не могло бы порадовать нас больше».

Офицеры и матросы расползлись по скатам гор. Чихачев на высоте ста пятидесяти футов нашел жилу каменного угля, идущую косо, через весь холм.

На следующий день опять весь экипаж искал уголь. Чихачев, идя по берегу моря, нашел два богатых пласта.

– Идут вертикально, – следовательно, удобно брать.

Попов на шлюпке отправился обследовать устье речки.

– Для таких судов, как наше, – доложил он, возвратившись, – речка доступна в высокую воду!

– Следовательно, – заключил его рассказ Воин Андреевич, – в ловких руках, по соседству с такими залежами угля, место это со временем может стать бойким, торговым и благоприветливым портом!

Чихачев в поисках угля дошел до селения и возвратился с целой ватагой гиляков.

– Невельского знаем! – заявил по-русски один из них, почтенный на вид, с проседью в лохматых волосах, одетый в шубу из черного медведя.

Тут же его товарищи, кто в тюленьей шубе, кто в русской рубахе. Все босые.

Римский-Корсаков поразился, услыхав из уст этого народа имя своего старого товарища.

Утром матросы ломали уголь, набирали его в мешки и относили к шлюпкам.

– Даром, ваше благородие! – радостно говорили они капитану. – Бери сколько хочешь!

– Какая благодать! Прямо всюду уголь!

Вся команда перемазалась углем. Свезли котлы и стали греть воду. Вечером в палатке устроили паровую баню.

– Зайдем сюда обязательно на обратном пути! – говорил Корсаков.

На судне жгли уголь в топке.

– Горит отлично! Не хуже валлийского! – говорил Зарубин.

– Даром, Воин Андреевич! – приговаривал пожилой кочегар. – Пять тонн нагрузили! Вот богатеющие места!

Римский-Корсаков только дивился в душе, чему радуется команда. Разве им есть какая-то выгода от того, что уголь берем даром?

Попов не выпускает из рук инструментов.

Появился Татарский берег. Он угрюм, скалист, похож на берега Скандинавии.

Сахалинский тоже становился суровей. Местами на нем сплошные пески. А вдали лесистые возвышенности.

Оба берега начинают сближаться. Горы пошли ниже. Местами на обоих берегах сплошные леса хвои и березы.

Шхуна не раз садилась на мель, приходилось возвращаться.

«И то просто, когда есть уголь! Какая прелесть – судно паровое!» – думал Чихачев.

Но и это судно временами так садилось, что приходилось часами работать, прежде чем удавалось стянуться.

Вечереет. Впереди бушует бурун.

– Возможен риф! – говорит Римский-Корсаков. – Против такого чиновника нечего храбриться.

Отдали якорь и стали ждать утра.

Солнце всходило, когда между двух мысов вошли в лиман.

– Хорошо, что я вчера вовремя остановился! – говорил капитан, очень довольный тем, что наконец убедился сам и может теперь доложить адмиралу, что фарватер существует.

«Итак, мы теперь в лимане Амура, к которому проложили путь сами, и я благодарю бога за то, что он дал мне довольно смелости, чтоб предпринять и вполовину кончить такое дело, которое может иметь влияние на судьбу этого края и тем принести пользу России. Стараюсь заставить молчать свое тщеславие, но едва ли хватит на это хладнокровия, – записал в свой дневник Воин Андреевич. – Стали мы на якорь в самый полдень, а после обеда я съезжал на берег к селению Уаспо и с удовольствием прогулялся по лесу, сбирая бруснику. Это сбирание ягод пахнуло на меня какою-то свежестью, чем-то молодым, беспечным. Что может быть соединено с подобным занятием, как не идея полного досуга и отдыха! После вчерашних и сегодняшних напряжений внимания и предприимчивости мне эта мелочь доставила очень отрадное чувство».

Глава двадцать седьмая

В УСТЬЕ АМУРА

Огромный амурский лиман, который гиляки называют Малым морем, оказался, как и предупреждали Чихачев и Попов, усеянным мелями. Шхуна часто садилась на них.

Лиман местами глубок. Ветры дуют тут почти беспрерывно. Погода переменчива. Под темными высокими тучами прибрежные горы иногда кажутся огромными и грозными. То горы скрыты, низкий слой рыжего тумана мчится при сильном ветре. Туман негуст, где-то близко солнце, оно просвечивает временами и вдруг брызнет сквозь разрывы, и зажелтеет вокруг мутная, взбитая на мелях вода. Далекой полоской синеет на горизонте Сахалин.

Гиляк-лоцман, взятый в одной из прибрежных деревень, вместо помощи чуть не погубил шхуну, крепко посадив ее на лайду. Гиляку подносили кулаки к носу, ругали его наперебой, делали страшные физиономии. Он курил свою трубку и молчал с невозмутимым видом.

– Предполагает, что шхуне так же просто стянуться с мели, как и его лодке! – с досадой говорил Римский-Корсаков, когда шхуна стала крениться на обсыхавшей в отлив мели. – На счастье, тихая погода!

С подъемом воды снялись с мели, отошли на глубину.

Утром шли по лиману под парами. День ясный. Сопки близки и ярко-зелены. Отчетливо видны красные скалистые обрывы и остроголовые вершины темно-зеленых елей. Небо яркое…

Шхуна вошла в устье реки. Это как бы огромный раструб между широко расступающихся скалистых мысов. На скалах – леса. В одной из зеленых тихих бухт бросили якорь.

Гиляк-лоцман поставил шхуну так, что она укрыта пятифутовой отмелью, на случай, если будет ветер с моря. Гиляку больше не грозили, он получил обещанные десять аршин шертинга [44] и, довольный, отправился восвояси.

Шхуна в безопасности. Глубина – три сажени.

Чихачев радовался, что близко Петровское. Он рассказывал в этот вечер об Екатерине Ивановне, как ее любят все, даже гиляки, как она учит их детей, лечит. Как тянет вместе со всем гарнизоном, с мужем и матросами канат под дубинушку, когда приходится вытаскивать суда на берег, и как матросы всегда этому рады и кричат: «Катя идет!» – и налегают изо всей силы, дружно. Все зовут ее просто «Катя»… Она красива, как ангел, очаровала такого зверя, как немецкий шкипер китобоя.

Римский-Корсаков слушал внимательно и с интересом, но все время думал о своем.

– А вы знаете, Николай Матвеевич, нам не придется идти в Петровское, – сказал он. – Нельзя рисковать! Лиман усеян мелями. Мы сделали все, что в наших силах. К тому же слишком долго провалялись мы на мелях!

Собрали офицеров и стали совещаться. Римский-Корсаков объявил, что не рискует вести шхуну через северный бар.