Война за океан, стр. 127

Дмитрий Максутов расстроен. Его, старшего брата, артиллериста более опытного, генерал поставил на внутренний пояс обороны, Александра – на внешний. Как ни просил Дмитрий, все без толку.

– Вы мне нужны тут, и на вас вся моя надежда! – сказал Завойко.

После обеда все разошлись на работу. Всюду слышались то унылые, то бодрые песни трудившихся солдат и матросов. За городом канцеляристов учили целиться, но стрелять не позволяли, чтобы зря не тратить зарядов.

Обыватели запирали дома и на лодках или пешком, угоняя коров, уходили на речку Авачу. Место там за горами, и считается чуть ли не землей обетованной. Там тише, нет ветров, теплей, все растет, и не дойдет туда враг.

На батарею номер один еще прислали несколько камчадалов и матросов. Один из аврорских, седой, с усами и бакенбардами, назначенный канониром, осмотрел скалу, которую в это время обследовала целая комиссия из офицеров.

Старый матрос попросил дозволения обратиться к Гаврилову и сказал:

– Надо парус растянуть, и осколки будут падать в парус.

Гаврилову это понравилось, и он объявил комиссии.

Офицеры толковали, ссорились, кричали, что будет вид нехорош, так не принято.

«Но мы зато живы останемся», – думал Маркешка.

– Тебя как зовут? – спросил он нового канонира.

– Кузьмой! Кузьма Логвинов!

– Зачем такой сарай для пушек? – спросил камчадал Аким Тюменцев.

– Это батарея.

– Худо, однако!

– Почему? – спросил Мровинский.

– Э-э, да что он, вашескородие, понимает. Дикарь, одно слово, – сказал казак Суриков.

– На зверя охотишься – прячешься, чтобы нас не видел? – спросил камчадал. – Так и с врагом надо.

«Умный человек», – подумал Маркешка.

– И стрелки в цепь ложатся, прячутся, когда надо, – объяснял Гаврилов.

– А почему пушку нельзя спрятать? – спросил Тюменцев.

– В лес?

– В лес ли, куда ли в траву. Трава у нас большая. Зачем показываться.

– Стратегия! – глубокомысленно ответил Гаврилов.

Всю ночь в городе не спали, ожидая нападения. Весь берег усеян был часовыми. Дозорные смотрели в оба. Ночь прошла спокойно. Утром на поверхности бухты не было ни единого судна, ни лодки.

Василий Степанович получил от жены письмо. Она благополучно добралась до заимки накануне к вечеру. Дети здоровы. Она благословляла мужа, молилась за него, желала победы. Письмо доставил командир отряда камчадалов-добровольцев.

Утро было еще яснее и спокойнее вчерашнего, но к полудню подуло, и Вилючинский вулкан закутался в облако, и вершина его опять стала походить на киргизскую войлочную кибитку, поставленную поверх полосы туч на небе. С Бабушки просигналили, что эскадра идет к воротам.

Вскоре из прохода повалил дым. Видно, ветер тянул в бухту. Следом за дымом из-за скал появился вчерашний трехмачтовый пароход. За ним под парусами шел большой красавец корабль. Это был «Президент».

На Бабушке выпалили из пушки. Этим выстрелом били по врагу и одновременно подавали сигнал тревоги. Ядро, пущенное с такой высоты, видно, не могло сделать никакого вреда врагу, так как его суда шли под скалами. Один за другим огромные белые фрегаты входили в Авачинскую губу. Пароход пошел прямо на Петропавловск.

– Паря, вот это сила! – с восхищением сказал Алешка.

– Да, это «Президент», – говорил Федоровский, стоя на батарее и показывая на подходившее большое парусное судно и обращаясь к командиру батареи Гаврилову. – Мы в Кальяо вместе стояли и очень весело время проводили.

«Опять про то же, – думал Маркешка, – хоть забыл бы пока».

– А вон и другой наш знакомец – «Пик»…

– Здоровая баржа! – заметил Хабаров. – Зараза, как хлестанет из всех жерл!

Суда подходили все ближе и ближе. Пароход брал их на буксир и расставлял по бухте. Казалось, они обкладывали город со всех сторон.

Как и на каждой из батарей, на Сигнальной горел бивачный огонь. Тут и трубку можно раскурить, и даже чайку попить, который все время закипает то в одном чайнике, то в другом. Бивачный костер – отрада и для нижних чинов, и для офицеров как родной очаг. Он тянет всех к себе в минуту затишья.

Вражеские суда долго становились в позицию, но якорей не бросали.

Маркешка подбежал к костру закурить трубку от уголька и хотел было задержаться, как вдруг услыхал, что его окликает командир батареи Гаврилов. Скомандовали всем по местам. Маркешка отложил дымящуюся трубку и стал присматриваться. Подбежали к своим пушкам Логвинов и еще двое аврорцев. Прислуга на местах. Мальчишки готовы носить картузы.

«Близко подошел, зараза. Сейчас распушит! Что бы сделать, как бы моей маленечко пасть поднять», – думал Хабаров про свою пушку.

Картуз запасной наготове, банник [102] в руках у третьего номера. Маркешка – наводчик. Это не в белку стрелять.

– Первая! – скомандовал Гаврилов, стоя с обнаженной саблей в руке.

Гром первого выстрела прокатился над гладкой водой залива. Русские били первыми. Торжественный и грозный гул пронесся над бухтой. Открывалась неравная дуэль. Гаврилов волновался. Он знал, что поставлен вперед. Но кому-то надо стоять и здесь! Новый грохот донесся с другой береговой батареи, как бы извещая, что город не сдается перед лицом грозной эскадры.

– Вторая! – снова закричал Гаврилов.

Вот теперь выпалил и Маркешка. Пушка дернулась… Слава богу!

«Эх, не достает, – с досадой подумал Маркешка. Ядро упало близко. – Чего бы придумать?..»

Слышно было, как наверху, на горе, опять загрохотало, но это разорвалась вражеская бомба.

«Моя пушка не достает…» – думал Маркешка.

Раздался ужасный грохот, куда сильнее всех остальных. На борту парохода появился белый клуб, ядро перелетело через батарею и через всю сопку и бултыхнулось прямо в ковш.

«Вот это дал!» – подумал Хабаров. Он разглядел на пароходе огромную пушку.

Другое английское ядро ударило в скалу над батареей, дождь каменных осколков посыпался сверху в парус. Его рвало, но на людей осколки не попадали. Под седыми бровями Логвинова гордо сияли острые стариковские глаза.

«Хотя и некрасиво, но живы зато!» – думал Хабаров.

А комиссия долго спорила. Все решил Завойко: велел растягивать парус, не стыдиться.

Ухнула бомба прямо по батарее, полетели вверх земля, бревна, костер с дровами сдунуло, как пушинку… Вражеская эскадра дала еще несколько разрозненных выстрелов, и вдруг одно за другим суда стали трогаться. Союзники отошли и стали в двух милях от берега. Еще раз грозно ухнула огромная пушка парохода. «Вирейгоу» все время на ходу и всюду поспевает, как настоящая бой-баба. Суда противника стали в линию и отдали якоря. Канонада стихла.

Маркешка ломал голову, как бы так устроить, чтобы пушки били подальше. Ядро с парохода, перелетевшее через его голову и чуть не угодившее в город, сильно его озаботило.

Глава третья

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

В конце стола, в своем постоянном кресле, положив на стол большие руки, сидел сутуловатый и широкоплечий Прайс. Огонь с двух сторон освещал его узкое лицо с седыми волосами и крупным носом. Властный и холодный вид. Глаза синие, в старческих мешках, смотрят как бы поверх всех, и не потому, что адмирал выше всех ростом, это, кажется, невольно выраженное сознание духовной высоты, словно окружающие еще дети, а не надменные и важные офицеры, из которых ни один не походит на другого. У каждого своеобразно закручены усы, пущены бакенбарды, сбиты волосы и зачесаны лысины. Каждый по-своему горд, выражение достоинства в этот миг, когда началось заседание, на всех лицах. И кажется, каждый полон отваги и готов ринуться на врага.

И каждый разнится то манерой одеться, то кольцами на руках, то часами и цепочками или очками, даже манерой сидеть, смотреть, все очень вежливы друг с другом и беспрекословно почтительны с адмиралами.

Собрались капитаны шести кораблей. Французы и англичане, офицеры двух лучших в мире флотов, принадлежащих воинственным нациям, богатым и цивилизованным. Люди, смолоду находившиеся в особенном, привилегированном положении, наделенные властью, уважением и любовью общества, привыкшие к преклонению окружающих.