Симода, стр. 77

Подразумевалось: «А что вы можете им дать?» На этот вопрос Алексей не собирался отвечать.

– Он боится, что с такой мордой ему доверия не будет, – сказал Джексон про своего приятеля.

– Что там морда! – отвечал Сайлес. – Японцам не все ли равно!

Глава 26

ФУМИ

«Переводчику всегда даются поручения, которые никто другой не может и не согласится выполнять, хотя эти поручения не имеют никакого отношения к познанию западных языков. Чего только не приходится делать переводчику! Все! Все, что захотят эбису, переводчик должен, найти. Все козни против эбису он же подстраивает. И ему же еще и отвечать. Как будто Мориама Эйноскэ специалист по таким делам! А Мориама любящий отец, семьянин и образцовый супруг!» – так думал переводчик Эйноскэ, пройдя двор и раздвигая двери дома, в котором жил губернатор.

Появился слуга и какие-то ухмылявшиеся лоботрясы, кажется, племянники губернатора, приехавшие из Эдо погостить. «С чего бы потешаться, глядя на переводчика?» Слуга провел Эйноскэ во внутренние покои. В комнате его ждала мать губернатора. Вышла Фуми. Эйноскэ сказал, чтобы она собиралась.

У Фуми готов небольшой узелок, но платок, в который все сложено, простой и некрасивый. Жена старого лорда велела подать шелковые фуросики. В новый платок все переложили, Фуми завязала четыре конца, стягивая вещи потуже.

Мориама пошел вперед, за ним покорно поплелась Фуми. Вышли на улицу, шел дождь, и было очень холодно, раскрыли зонтики и поспешили. В потемках подошли к двухэтажному дому в переулке.

Эйноскэ отодвинул дверь в крепком решетнике, как у тюремной клетки. Вошли в теплое, чистое помещение. По ступенькам спустилась пожилая женщина. Одного глаза у нее не было. Эйноскэ знал, почему так: грехи молодости. Эйноскэ шепнул Фуми, что это хозяйка. Фуми пала на колени.

Эйноскэ с большой важностью объявил, что, по распоряжению губернатора, он привел в дом на службу эту девушку.

Хозяйка встала на колени и униженно кланялась. Переводчик ушел, тихо притворив дверь с бумагой в решетнике.

Пожилая дама устроила Фуми маленький экзамен. Она удивилась, что Фуми умеет играть на шэмизене [46].

– Откуда ты?

– Я из деревни.

– Там живы твои родители?

– Да.

– Они тебя продали в город?

– Нет, так велело правительство.

– Ты быстро отвечаешь на вопросы. Ты могла бы стать гейшей.

– Как это сделать?

– Кто твои родители?

– Бедные, очень бедные рыбаки. Они ничего не могут заплатить за обучение.

Вечером зажглись стоячие фонари у входа. Служанки разостлали новые, тонкие циновки поверх татами, развесили на стенах украшения и расставили бумажные цветы. По приказанию хозяйки Фуми нарумянилась, как старая губернаторша. За лестницей и за ширмами уже слышен хохот, пахнет чем-то вкусным, что и мать готовила... Там сидели два американца. Вот опять дверь открылась, послышались низкие мужские голоса. Еще пришли западные люди. Новых посетителей провели по лестнице вверх.

Вскоре все моряки собрались внизу, в большом зале, где начинался торжественный пир. Вносились богатые кувшины и блюда, курились благовония. Играл шэмизен. Пела низким голосом полная, важная, на вид молодая дама с черепаховыми гребнями в высокой прическе и большими шпильками, похожими на кинжалы, скрестившиеся в глубине высокой постройки из ее волос. У нее большое и тяжелое белое лицо без единой морщинки. Может быть, под такой маской белил и украшений она лучше чувствует себя!

Фуми приходилось подавать и выносить. Она все делала умело и неслышно исчезала, как бы ничего не видя, но на все обращала внимание и все запоминала.

Судьба как интересная и страшная книга. Но если быть в силах и все перетерпеть, то судьба не страшна, как и книга. Ведь у нее же есть конец. А конец принесет успокоение и воздаяние за терпение, если жил и честно, без ропота подчинялся судьбе. Фуми с раннего детства приучена верить в свою судьбу, в ее неизбежность. Ее отец рыбак. Он не боялся моря, хотя и знал, что не следует зря испытывать судьбу.

Увидя Петруху с его отвратительным, но добрым лицом, которое, как она потом поняла, считается у эбису красивым, с его огромным красным телом, когда он переодевался у костра в принесенный ею ватный халат, она почувствовала его огромным ребенком – так слаб был этот несчастный человек, совершенно бессильный, только что потерявший свой корабль и все сокровища, так он нуждался в заботе, так обижен был и такое сильное сострадание вызывал. Поэтому Фуми совершенно не противилась тому, что было, несомненно, ее судьбой. Он был ее. Она знала, что после этого жизнь ее резко переменится.

Поэтому нее она, сжав зубы, шла в этот неприятный дом. У входа она заметила фонарь с иероглифами, и на тряпочной вывеске, мокрой от косого снега, раскачивались, как сказал Эйноскэ, написанные иероглифами словечки из какой-то символической здешней песенки, сочиненной когда-то бродившим здесь поэтом.

Конечно, этот дом не страшная лачужка и не напоминает палатки на ярмарках. Какой-нибудь нищий предприниматель покупал в деревне на тракте девочку и уводил ее за собой. На базаре он платил государственный налог, разбивал палатку и зазывал посетителей. К такой жертве, предназначенной на убийство, шли все: пьяный монах, фокусник, загулявший старик носильщик, всю жизнь проходивший нагишом и зашибивший вдруг деньгу, карманный вор, крестьянин, выгодно продавший рис... А хозяин сидел у входа, отпускал шуточки, угощал сакэ и иногда бренчал мешочком, наполнявшимся медными монетами.

Смерть не пугала Фуми. Она знала, как умеют убивать людей те, кто ведает судьбой. Опа слыхала рассказы про пытки и казни крестьян, подымавших восстания.

Жизнь всегда требует покорства и терпения. Внутри этого дома все оказывалось красивым и уютным, нравилась зала с разноцветными стенами в новенькой бумаге, с яркими кекейдзику [47], с хорошей фарфоровой и медной посудой, помещения за прихожей с прекрасной ванной, скорее похожей на бассейн с горячей водой, чем на почерневшую кадушку из бани небогатого крестьянина.

Утром вторая служанка мыла Фуми под наблюдением одноглазой хозяйки. Хозяйка, конечно, очень умная, одновременно как академик и хирург. Она не только вела денежные и хозяйственные дела. Она делала аборты, лечила все болезни, знала все моды, была осведомлена о всех делах торговых и чиновничьих и могла при случае заменить для умных людей государственную газету или адвоката. Ее посетители получали тут сведения, как идет платеж налогов рисом.

Она обрядила Фуми в белое белье, показала, как надо в него завертываться плотно. Потом надела кимоно, помогла завязать пояс поверх подушечки на спине. Проведя ее через двор в свой собственный домик, дала ей еще три халата.

– Особенно аккуратно ухаживай за ногами, надо всегда мыть и душить все, что дурно пахнет... Дается тебе в долг. Ты должна будешь ведь стать богатой светской дамой. Так мы называем наших красавиц. Поэтому у тебя должны быть наряды очень красивые. Потом я тебе заведу еще черепаховые шпильки и гребни. Это все очень, очень дорогое... Ох, трудно, трудно! Но я все для тебя сделаю...

Фуми покорно поклонилась. Это судьба, и она опускается в ее пучину. Пора ли? С саблей на врага! Куда идти? – спрашивал ее черный онемевший взор.

– Пока еще ты не должна надолго выходить! – ответила хозяйка. – Мы еще должны тебя сначала обучить... Очень трудно! Мы не сразу тебя выпустим. Очень дорого все! Тебе, конечно, придется потом за все заплатить, за обучение. Ты у меня как доченька. Ты должна научиться манерам и светскому женскому языку. Не должна беременеть никогда, иначе будет штраф...

Хозяйка достала из ящика маленькую подушечку, вроде тех, в которые матрос-портной из эбису втыкает свои иголки. Фуми знает, что это подушечки с душистой травой. Мама и Фуми сами собирали такие травы в лесу и в поле и делали духи-подушечки. В доме всегда приятно пахло. И Фуми носила за пазухой или в рукаве такую подушечку. Или держала в ящике с бедной одежонкой.