Первое открытие [К океану], стр. 25

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДЕМОКРАТ И ДЕСПОТ

Глава шестнадцатая

ПРИЕМ

Четырнадцатого марта 1848 года зимним путем, который снова установился, когда после оттепели ударил мороз и прошли снегопады, Муравьев прискакал в Иркутск. Впереди вихрем мчались казаки. Взрывая волны снега, бешеные кони с треском подняли возки губернатора с речного льда на берег и, промчав по набережной Ангары, остановились у каменного дома с плоским навесом на чугунных столбах. Следом за возком Муравьева мчался целый поезд кошевок чиновников, ездивших встречать его за семь верст к монастырю.

Приезд нового губернатора явился большим событием, особенно в таком далеком краю, как Восточная Сибирь.

С первых же шагов Муравьев решил показать всем, что он не таков, как его предшественники.

— Позволь, забыл повязку! — собираясь утром на прием, сказал он жене.

Муравьев был в простом пехотном мундире, с боевым крестом.

— Опять болит рука? — встревоженно спросила Екатерина Николаевна. — Ведь ты давно уже ходишь без повязки.

— Но сегодня необходимо явиться с повязкой. Пусть видят, что я генерал боевой, а не чиновный, и нюхал пороху. Да и чиновников это заставит призадуматься. Увидят, что им руки не подаю. Пусть знают, что я не шутки шутить приехал.

Екатерина Николаевна велела служанке принести кусок черного шелка и сама подвязала руку мужа.

Когда-то, участвуя в Кавказском походе, Муравьев в бою против горцев под русской крепостью Сочи был ранен в правую руку. Рана давно зажила, но генерал при случае носил повязку.

— Вот так, отлично. Спасибо тебе, — сказал он.

Чиновники, собравшиеся в большом зале губернаторского дома у слепой стены, выходящей к Ангаре, ждали с нетерпением появления губернатора. Тут были опытные служаки, видавшие разные виды. Они знали, что еще в Петербурге новый губернатор поклялся вывести на чистую воду всех откупщиков и взяточников, но надеялись, что дело со временем обойдется. Все они были богатые люди, имели дома, землю, капиталы, связи в столице и полагали, что губернатор хотя и покричит, во что и он так же, как и они, ищет богатства и карьеры и в конце концов столкуется с ними.

Муравьев вошел быстро и, глянув на чиновников из-под своих рыжих бровей, остановился. Его сопровождал чиновник, представлявший всех по очереди.

Муравьев шел вдоль рядов, холодно здороваясь.

— Слышал о вас! — вдруг любезно сказал он какому-то молодому человеку.

У всех отлегло от сердца. Оказалось, что губернатор не таков зверь, как говорили. Сразу же всей этой сытой, затянутой в мундиры толпе полегчало. Но тут губернатор, поравнявшись с начальником золотого стола Мангазеевым, сказал ему тихо, однако так, что все услыхали:

— Я надеюсь, вы со мной служить не будете.

Крепкий, скуластый сибиряк Мангазеев побледнел и заморгал.

Весь прием продолжался десять минут. Пришибленные и напуганные чиновники в смятении разъезжались по домам. Чиновный Иркутск замер, ожидая грозы. Вечерами служилые иркутяне собирались в домах с закрытыми ставнями и в тревоге обсуждали свои дела.

Губернатор стал увольнять одного за другим старых чиновников. Он придирался ко всем, потребовал материал о работе золотого стола, о пограничных происшествиях, о кяхтинской чайной торговле с Китаем, вызвал из Нерчинска управителя горных работ.

Отставлен вице-губернатор Пятницкий.

А следом за Муравьевым по сибирским просторам потянулись чиновники и офицеры с семьями.

Весной на должность гражданского губернатора приехал из Тулы старый друг Муравьева и его родственник Владимир Зарин [82]. Вместе служили они офицерами на Кавказе, любили вспоминать походы в горы, битвы с черкесами, встречи в Тифлисе и общих друзей по Кавказу.

Губернатор с женой Екатериной Николаевной покатили встречать Зариных. Переправились на пароме через Ангару и скакали семь верст до стен Иннокентьевского монастыря, который, как древняя крепость, стоял на берегу ярко-синей реки, мчавшейся меж сопок в снегу. Еще холодно. Паром ходит, люди с баграми отталкивают байкальский лед. Становой лед с моря еще не шел, Байкал стоит под его крепкой толщей.

Монахи ловят рыбу. Муравьев здесь уже побывал, молился, знакомился с настоятелем. И еще раз заехал с женой. В соборе Екатерина Николаевна опустилась на колени перед иконой богородицы.

...Около монастыря — богатая деревня, пригородные мужики — хозяева огромных пашен, стад скота, огородов — прототипы будущих фермеров, которые, как полагает Муравьев, появятся повсюду на Руси после освобождения крестьян. Поодаль от монастыря, около шлагбаума, — будка. А еще дальше, за рекой, на высоте, — торжественный вид большого города. Пожалуй, даже красивей Ярославля. Так же, как там, на высоком берегу — соборы, стены монастырей, сады...

Вот скачут кони. Слышны колокольцы. Так мчатся, словно всю Сибирь пронеслись вскачь от самой Москвы.

— Владимир Николаевич! — вскинул руки Муравьев. — Дорогой мой!

Слуги Зариных отстегнули меховые одеяла.

— С приездом! Варвара Григорьевна! Прошу любить и жаловать, Екатерина Николаевна — супруга моя...

Шлагбаум медленно подымается. Строгие, вытянутые и почтительные, стоят чиновники и офицеры. А из второго экипажа сходят две юные девицы в модных меховых шапочках, в шубках из драгоценного гладкого меха, обе в меховых сапожках. Щеки девиц свежие, как и глаза. Екатерина Николаевна невольно залюбовалась.

— Племянницы мои — Александра и Екатерина, только что закончили Смольный институт, где им преподавали, что булки растут на деревьях...

— Ах, Владимир Николаевич!

Девицы сдержанно улыбаются.

«Бедняжки, — думает Муравьев, — понравится ли им тут...»

Все перецеловались, и сразу же была определена степень симпатий друг к другу.

Экипажи проезжали через шлагбаум и сразу сворачивали с дороги в сторону, а Зарины и Муравьевы, разговаривая, прошли пешком, словно тут был переход через границу в другое государство, а не подъезд к сибирскому городу.

Офицеры и чиновники почтительно вытягивались перед губернатором. Кланяясь дамам и девицам, молодые люди долго еще не спускали с них глаз.

Невысокая супруга гражданского губернатора, полная и осанистая, выглядела важной персоной. «Таковы эти дамы во всем мире! — подумала Екатерина Николаевна. — Но девицы — прелесть!» У Муравьевой как-то отлегло на душе, словно приехали сестры.

Подкатили экипажи, запряженные свежими конями. К девицам быстро подошел молодой белокурый штабс-капитан Корсаков [83] — адъютант генерал-губернатора. Несмотря на холодный и резкий ветер, все офицеры в фуражках, по-летнему. Тут же другой адъютант, с черными глазами.

Офицеры помогли девицам сесть в экипаж и уселись сами. Открытый экипаж помчался вперед, сопровождаемый ревнивыми взглядами оставшейся молодежи. Следом в четырехместной карете поехали Муравьевы и Зарины.

Муравьеву понравились племянницы Зарина. «Привезли мне в город две бомбы адского действия!» — подумал он.

Владимир Николаевич быстро входил в курс «иркутских» дел и осваивался.

Зариным отвели деревянный особняк с модными окнами и отличной залой на втором этаже, на берегу речки Ушаковки, на окраине города, которая затоплена садами. Жителям посостоятельней нет надобности жить на главной улице, и они раскинули по всей Ушаковке свои особняки.

Генерал-губернатор в своем Белом доме с колоннадой жил на официальной набережной — на Ангаре, а гражданский губернатор — на окраине, где романтические парки, мостики через ручьи, где тоже монастырь, но женский. За его стенами стоит памятник великому Шелихову [84]. Через ушаковский мост идет дорога на Якутск, на Лену, на золотые прииски. Там как бы патриархально-романтическая сторона города, и девицам, как полагал Муравьев, должно понравиться. Они, может быть, не почувствуют резкой перемены после Смольного. «Вот так ежегодно, — думал он, — выпускают благородных девиц из института, и разъезжаются они по всей великой матушке познавать правду жизни. Еще здесь у меня есть образованное общество. И лирические пейзажи богатой окраины. Вид у города отличный! Надо только будет вымуштровать солдат и юнкеров».