Хэда, стр. 98
...Ночью подняли якорь. Офицеры и матросы переоделись в американские куртки и в новые шерстяные рубашки, в теплые шапки, как у китобоев, купленные Колокольцовым и Черным в местной лавке, куда Кушинг доставлял товары для китобойных судов. Еще следовало зайти за котами на Курилы!
Глава 28
НА АМУРЕ
Перед бревенчатым домиком Невельских в Николаевске-на-Амуре, на протаявшей поляне, виднелись груды деревьев, вывезенных из тайги, нарты, колотые дрова и козлы с бревном над кучей свежих опилок.
Из дверей появился и зашагал под дождем человек с обветренным и загоревшим лицом, похожий на молодого крестьянина. Он в фуражке морского офицера и в белом овчинном полушубке с адмиральскими эполетами. Глаза прищурены, поглядывают на все вокруг: на дождливую погоду, на ледоход на реке, на множество птиц, в несколько слоев заполнивших пространство от реки до туч.
Зимой на снегу беспорядок у дома не бросался в глаза, все было к месту, а теперь как разбросанный хлам. Вид на единственной улице, – как и в любом таежном поселке весной.
Завтра из эллинга пойдет по насаленному помосту в реку шхуна «Лиман», построенная за зиму. Шхуна-баржа немного некрасивая, но не для гонок и не для разъездов начальства, а для перевозок артиллерии и тяжелых грузов.
Залюбуешься перелетом, когда до самых дальних скатов берега, черных от лесов, как по коридору, птицы летят над рекой единой тучей. Внизу за косой, по заберегам и в лужах на льду плавают и плещутся утки у самых пароходов.
Винтовой катер «Надежда» доставлен два года тому назад из компанейских колоний в Америке. Его привели через океан на буксире парусного китобойного судна. Дымогарные трубки у котлов оказались ржавыми и дырявыми. В Николаевске заново перебрали машину, сделали новые трубки.
Военный колесный пароход «Аргунь» с 60-сильной машиной построен в прошлом году на Шилкинском заводе товарищем Невельского, его старшим офицером во время кругосветного плавания, ныне капитаном первого ранга, несравненным и дорогим сердцу Петром Казакевичем. Пароход прошел в навигацию прошлого 1854 года весь Амур. Машина сделана в Забайкалье на Петровском заводе.
Казакевич ныне в Америке, послан туда под именем купца Степанова для покупки большого морского и двух речных пароходов для больших плаваний.
Сумрачно, дождь, тучи. Над округлым куполом эллинга, как черные хлопья, кружат гуси.
Двое солдат колотят молотками, сбивают гроб для умершего товарища. Цинготный матрос в картузе и шубе бредет с костылем в тайгу, видно надеется найти какие-то коренья или клюкву, сохранившиеся под снегом.
В тайге бело. Снега тают, но еще глубоки. По оврагу, мимо кладбища в березнике, несутся потоки воды, затопляя тальниковые деревья и разъедая лед. Всюду мохнатые вербы, голые черные и красные прутья. Снег идет книзу, под землю, хотя еще долго-долго, может быть до самого июня, кое-где останутся лежать в тени, в глухих и темных углах тайги, между скал и завалов леса щербатые пласты его. Скоро проступят зеленые ростки дикого лука. Березы дадут сок. Наступят и жаркие дни. На берегах Амура зацветет сирень и акация.
Невельской чувствовал, что втайне ждет этой цветущей поры и для беременной жены, и для малютки Ольги, и для своих истомленных команд.
Он шел уверенной, легкой и сильной походкой, подняв голову, словно вслушиваясь в какие-то голоса, светлый и воодушевленный, как в юные годы замыслов.
Зацветет сирень и обрадует, а не успеешь за множеством забот насладиться видом и ароматом, как все уже отпало, отцвело. Так же и черемуха. И жасмины. И саранки – лилии тайги. А там уж липа быстро отцветет, и опять печаль навеет холодный ветер осени. А печалиться некогда, дело не ждет. Но пусть хоть дети порадуются.
Невельской быстро прошел мимо низеньких уставших оленей и открыл дверь в помещение начальника поста. Нарочные – двое тунгусов в шубах, сидевшие на полу в прихожей, – поднялись. Невельской поздоровался с ними, поговорил и велел дежурному писарю свести их на кухню, распорядиться о бане и ночлеге.
Петров, молодой флотский офицер в сапогах, высокого роста, с хмурым и вечно брезгливым выражением на лице, только что принял почту.
Невельской сел, снял фуражку, открывая над смуглым лицом неестественно белый лоб, в тон овчине полушубка. Он стал тут же ломать печать и читать письма.
– Куча распоряжений! Из Камчатки идут к нам в Де-Кастри на судах семьи всех офицеров, попов и чиновников, также казаков и матросов. Триста женщин с детьми! А про войска генерал-губернатор не пишет ни слова. В чем дело? Как это понять, Александр Иванович, несравненный мой? Значит, Петропавловск решили оставить...
– Я ничего не знаю и ничего не могу ответить на подобные вопросы! – ответил Петров.
Невельской уже не слушал его. Он опять читал, то вслух, то молча.
– Как я и говорил, придется вам, Александр Иванович, немедленно приступить к постройке батареи на косе, у входа в затон, на случай прихода врага с моря.
– Помилуйте, ваше превосходительство, я же говорил, что не только никогда не строил, но и не видел никогда батареи. Увольте меня от этого. Я понятия не имею о батареях. Если я построил дома, казармы, бани и причал, то я занимался этим здесь все три года и до сих пор не жаловался. Но я не имею ни малейшего понятия, как строить батареи.
– Это ничего не значит. Я сам не имею никакого понятия о батареях. Но я уверен, что у вас батарея будет выстроена не хуже других. Мне придется идти за триста верст вверх по реке до нашего Мариинского поста, а оттуда перевалом, горой по тропе в бухту Де-Кастри встречать всех, кто прибудет на судах из Камчатки. Я пойду на «Надежде». Отдайте приказ второй роте палладских матросов с боцманом Шабалиным начинать выкалывать пароходы, выводить их на воду. И сразу будем подымать пары. Пошлите за офицерами и за боцманом Шабалиным.
После военного совета Невельской пошел с Петровым на берег. Под обрывом выл ветер. Спустились вниз по деревянной лестнице. Невельской открыл дверь в землянку.
Гольд Савоська, как теперь звали Чумбоку, жил в казарме, ловил рыбу для офицерского стола. Замерзая, он уходил в землянку, вырытую в береге, топил железную печь, курил и грелся.
– Как только река очистится, я иду на пароходе вверх в Мариинский пост, а оттуда перевалим горой в бухту Де-Кастри. Туда придут из Камчатки суда и на них женщины и дети. Пойдешь со мной.
Чумбока надел матросскую фуражку и вышел с адмиралом и Петровым. Он с тревогой посмотрел на стремительно мчавшуюся массу воды и льда.
Сели в дежурную шлюпку с гребцами в ушанках с кокардами, перешли заберег с мелкой шугой и, выйдя на становой лед, зашагали к пароходам...
К обеду Невельской сильно опоздал. Когда сел за стол, жена его, держа маленькую Ольгу на коленях, не отрывая глаз, читала письмо от сестры.
Дуняша подала разогретые щи.
– Послезавтра я пойду в Мариинск... Река к вечеру должна очиститься...
Екатерина Ивановна уложила дочь и ушла готовить дорожные вещи Геннадия Ивановича. Она знала, что и в какие сумки класть и что ему надевать на себя.
Екатерине Ивановне всегда казалось, что муж может быть убит, может утонуть, замерзнуть... Она ненавидела в такие минуты и море, и тайгу, этих бессмысленных, злобных, тупых в своем слепом могуществе противников любимого человека. Родной брат ее Коля уходит с мужем. Он – капитан «Надежды». Пойдет вместе с Геннадием... Амур – не море. Но опасности на нем не менее страшны. Она лишь смеет надеяться, что Амур будет милостив к ее мужу и не доставит ему тех страданий, которыми, как казалось ей, не мог пренебрегать ни один моряк, как бы ни был он привычен, опытен и закален. Она отлично помнила погружающийся в воду «Шелихов» и своего мужа на мостике, когда она в куче с матросами уплывала прочь от гибнущего судна.
Через некоторое время Екатерина Ивановна вышла и обняла мужа. «Опять разлука! Опять прощание!» – говорил ее грустный взгляд.
– Триста женщин с детьми! – воскликнула она.