Хэда, стр. 56
А потом дело дошло до того, что знаменитый наш моряк Головнин схвачен был японцами на острове Кунашир и просидел у них годы в плену. Даже в таком положении Василий Михайлович все старался им доказать, что пора установить дружественные отношения с Россией. Желая быть полезным и в неволе, рискнул учить японцев русской грамоте. На память написал учебник по русской грамматике с многочисленными примерами из поэзии. А вот говорят, что морские офицеры безграмотны...
Из храма Хосенди Кавадзи отправился в каго, которое несли четверо рослых молодцов. Впереди и вокруг плелись понурые самураи с копьями и значками на древках. Воины голодные, конечно; свежей рыбы надеялись поесть. Саэмон дал знак остановиться. Он вылез из каго и пошел пешком. Красивый вид открывался с пригорка на деревню Хэда!
Когда Накамура приезжал сюда, то обязан был передать распоряжение здешней тайной полиции следить за Кавадзи. Он не передал.
Кавадзи мог в противном случае провалить свое секретное поручение, данное ему высшим правительством. Теперь путь для Кавадзи чист. Накамура это знал заранее. Он, конечно, уверен в своем покровителе, что Кавадзи в конце игры победит. Накамура не придется нести ответственность. Но если Кавадзи окажется побежденным? Вместе с ним готов ли погибнуть и Накамура Тамея?
Тигры берегут свою шкуру! Воины берегут свою честь!
Под боком горы соломенная крыша, окруженная апельсиновыми деревьями. Всюду домики среди живописных лавровишневых гигантов, у подножья скал и лесов хиноки и сосны. Кавадзи не мог в этот золотой, предзакатный час не любоваться роскошной и грустной красотой. У поэта и писателя первая мысль о том, как среди такой природы счастливы простые люди. Но Кавадзи слишком опытен, чтобы любоваться безмятежно. Он знал, что во всех этих романтических деревенских гнездах в пору цветения сакуры прозябают, как и всюду, такие же глупцы и психопаты, запуганные тайной полицией, как и во всей стране, начиная с канцелярии Абэ и до нечистых нищих и неприкасаемых. А хозяева самых красивых особняков – особенно трусливы. Им есть за что бояться. Все запуганы, на них доносят, как и на тех, кто сам доносит. Никто не счастлив. Но как и кто же тогда находит в себе силы создавать такую красоту, такую иллюзию счастья, сочетая любовь к жизни и искусству с красотой природы. Это тайна непобедимого человека, не подвластная никакому ведомству.
Перешли по мостику быструю речку, бежавшую к морю с гор по белому от камней ложу.
Вот и храм, в котором остановился Кавадзи. У ворот и за черными сводами кусуноки таятся его воины. А дальше, за цветущими садами, как пчелы, собирающие с них мед, живут мелкие тайные и явные полицейские. Они почти в каждом доме сеятеля и рыбака.
Так бакуфу строит западный корабль! С прибытием Кавадзи местным жителям придется прокормить еще и его многочисленных подданных. Какая дивная картина! Какая живопись. Живописные гнезда уюта тайной полиции. Гнезда полицейского уюта!
– Лисовина выпустите, как решено, – сказал Кавадзи в храме ожидавшему его Деничиро.
«Я уступаю ходу истории, закономерным событиям, чтобы моя страна быстрей преображалась. Но чтобы при этом мое согласие выглядело в глазах народа как временная уступка насилию и нахальству иностранцев... Чтобы подтверждалась незыблемость и правота высшей власти... Незыблемая правота всего, подчиняться чему обязывали нас веками: правота обмана, без которого нельзя управлять народом для его же счастья...»
– Сегодня выслушал, как Путятин готовит экипаж к плаванию. Сказал: вам, адмирал, трудно будет уйти...
Уэкава почтительно соглашался.
...Деничиро ушел. Очень искусный сыщик, подданный Кавадзи, донес, что видел сам, скрытно наблюдая, как бонза храма, проходя по комнате, видел сегодня дневник Кавадзи.
Подданные очень верны Саэмону. Они следят, чтобы волос не упал с головы их господина. Бонза захотел узнать, что пишет Кавадзи! Что же, ведь в своих записях Саэмон всегда хвалит правительство и дурно отзывается об иностранцах. Иначе нельзя! И не только потому, что красоты леса и садов таят множество шпионов. Такие же шпионы в душе Кавадзи.
Утром Саэмон после купания и упражнений в саду решил быть с бумагой пооткровенней. И оставил дневник на столе. Шпион-священник, распоряжаясь уборкой храма, посмотрит. Вот какие секреты ему посвящены! Он смутится. Но хотя дневник открыт на свежей записи – бумаги высшего вельможи неприкосновенны и не могут быть прочитаны!
Выезжая в каго на переговоры, Кавадзи решил, что Накамура прав, все должно кончиться тем, что Саэмону дадут в руки привычный меч. А пока его голова и его руки еще заняты...
Много принес ему только один вчерашний день свободы. Голова ожила. Он почувствовал себя верным слугой правительства... Он много сделал для правительства в этот день, во время путешествия внутри путешествия!
Путятин сказал Кавадзи, что все чертежи шхуны «Хэда» будут переданы строителям японских шхун безвозмездно, и пригласил его в чертежную.
Оба посла пешком отправились в дом Ота. Их встретил унтер-офицер Григорьев.
Адмирал велел показать послу планы и чертежи шхуны. На столике, заменяя скатерть, лежала часть какого-то плана.
– А что тут? – спросил Кавадзи.
Путятин наклонился.
Весь чертеж исписан столбцами слов:
«Фунэ – корабль».
И дальше целый словарь. Знаки японской азбуки и произношение по-русски: «Мо», «Хи», «Э», «дза».
Путятин пересмотрел весь список.
«Вакару – понимаю», «Онна кау – приведи дефку – денег дам».
«Очень глупо», – подумал адмирал.
– Эти чертежи мы передадим японскому правительству... Да, приведи их в порядок, Григорьев. Проверь, все ли целы, да перечерти те, которые нельзя очистить. Ты понял?
– Так точно, понял, Евфимий Васильевич!
– Это юнкера написали?
– Не могу знать...
– Эти бумаги, Саэмон-сама, после спуска шхуны и нашего ухода останутся для вас.
«Какая безграмотность! «Дефку»!» – подумал Путятин.
Глава 19
ПРОЩАЙТЕ, ТОВАРИЩИ, С БОГОМ, УРА!
С вечера страстной субботы служителей японских храмов занимало предстоящее пасхальное торжество, величайшее из христианских священных таинств, как объяснял им отец Василий Махов.
Тайны враждебной религии опасны, поэтому необходимо их познать. Хотя есть и такие бонзы, которые в эту ночь запрутся и будут молиться и проклинать западных людей и западную веру. Но, конечно, сильных проклятий не произнесут! Но покажут, что не хотят ничего ни знать, ни видеть.
Чиновники так старались всех жителей Хэда отвлечь от предстоящего христианского празднования в лагере и так разнесли весть о нем по всей деревне, даже туда, где люди ни о чем подобном до сих пор даже и не слышали, что всех заинтересовало. Матросы – приятели хэдеких мастеровых – ничего им не говорили про богослужение и торжество, приказано было наистрожайше не тревожить японцев и с ними про веру не поминать. Это не ваше дело, объясняли офицеры, надо будет, и скажут. Попы, а не вы...
Матросам все это было совершенно безразлично, и хотя многие по-прежнему называли японцев нехристями, но на работе все свыклись с ними и сдружились, и обижать их обычаи и веру никто не собирался, ни у кого в уме ничего подобного не было. Японец, он – японец, и у него все японское, свое, все наоборот нашему, этим он даже занятен и мил, добрый и славный, хотя палец в рот ему не клади.
Вся деревня потушила огни, но почти никто из взрослых не спал, все прислушивались к пению, доносившемуся из лагеря. А пение было красивым и торжественным. Его можно страшиться, как сладчайшего соблазна.
Часто в лагере и прежде пели, то грустно, то весело. Русские везде и всегда пели, у них множество песен ко всякому случаю и ко всякой работе. Все их любили слушать. Но так еще никогда не пели. Иногда густо, глубоко, так проникновенно, что казалось, в их согласном пении рокочет море.
– Они хорошо поют, – сказал сыну старик Ичиро, входя в свой дом.